Она требовала, чтобы Павлик встречал ее после работы и помогал тащить «зарплату» домой. Павлик страшно не любил это дело – стеснялся.
По рынку в лабораторию он шел, как сквозь строй. Продавцы провожали его тяжелыми холодными взглядами, поджимали губы, лицемерно здоровались. И из лаборатории, груженный двумя сумками, он выходил в огненное, испепеляющее месиво осуждения и вновь проходил сквозь строй. Повторная пытка чужой завистью.
Некоторые свистели. Кто-то брезгливо отводил глаза. Были и такие, кто сочувствовал. Павлик читал про Стокгольмский синдром – когда заложник-жертва проникается сочувствием к своему мучителю и принимает его позицию. Павел нес сумки, смотрел под ноги и ненавидел жену, из-за которой вынужден был проходить через это унижение.
Жена шла сзади и тоже несла сумки. Легче, чем у Павлика, но не легче, чем могла позволить жадность. Продавцы натянуто улыбались и говорили: «До завтра!» Жена молча кивала, как полководец рядовым, и шла с высокомерным видом, не смотря на сумки.
Жена была вполне самодостаточна, и, как любой самодостаточный человек, была уверена в том, что она по всем фронтам стопроцентная молодец, и не тратила время на то, чтобы заставить других в это поверить.
Сегодня Павлик должен был отвезти две тяжеленные сумки теще на дачу на вечерней душной электричке. В одной точке сошлись все ненавидимые им вещи: он дважды прошел сквозь строй, был унизительно высмеян женой за нерасторопность и мнительность, тащил по жаре тяжелую поклажу, впереди предстоял полуторачасовой путь до нелюбимой дачи с нелюбимой тещей, а родителям Павлика жена никогда не собирала такие сумки, и девушка с родинкой, вероятно, выйдет замуж за лысого и нарожает ему лысых детей.
Сказать, что Павлик закипал, – ничего не сказать. Он выходил из берегов. Ему впервые за 44 полных года захотелось… полноценной драки. С кем-то, олицетворяющим зло, жену, сумки, сквозь строй, нереализованность, протекший бачок, дымный тамбур, всю его скучную жизнь, в которой так мало хмеля и так много разочарований.
На станции «Серп и молот» в электричку ввалилась целая толпа народа, стало невыносимо тесно и нечем дышать. Павлик вымученно поднял глаза и опешил. Прямо перед ним, чуть боком, стоял… Брюс. Лысый и брутальный, как на фотках, где он обнимал девушку с родинкой.
У Павлика внутри заискрило, ноги подкосились, сердце тревожно засбоило. Он с болезненным любопытством вглядывался в профиль соперника, искал недостатки. Но Брюс был готов к оценке – гладко выбрит, накачан, отстраненно задумчив. А в Павлике жила невылитая драка, бродила хмелем всемогущества. Павлик понял, что этот тамбур слишком тесен для них двоих…
– Извините, вы выходите на следующей? – дрожащим от кипящей ненависти голосом спросил Павлик.
– Нет, – отрезал Брюс и не пошевелился, чтобы пропустить Павла.
– Давайте меняться, – прошипел Павел, сохраняя остатки самообладания.
– Меняйтесь, – пожал плечами Брюс.
Павлик истекал потом и плавился от лавы раздражения. Хамло вагонное, хоть бы пропустил… Электричка, наконец, тяжело вздохнув, остановилась и открыла двери. Павлик стал остервенело протискиваться мимо Брюса, подволакивая тяжеленные, застрявшие в людской сутолоке сумки. Брюс стоял стеной: мол, обходи меня как хочешь.
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция… – весело защебетал беззаботный женский голос человека, никогда не ездившего на электричках…
Павел вывалился из вагона и что есть силы рванул за собой сумки, ручки на одной обиженно треснули, и на платформу вывалился продуктовый набор в целлофановых пакетах: творог, сыр, огурцы, говяжье сердце…
Люди стояли в электричке, которая никак не закрывала свои двери и не уезжала, и смотрели, как Павел ползает по платформе и собирает продукты в порванный пакет. Среди людей – Брюс. Апофеоз унижения.
– Эй, продуктовый барон, ты сердце потерял, – хохотнул Брюс из вагона, и в этот момент электричка очнулась, тяжело захлопнула двери и нехотя тронулась с места.
Павлик стоял на платформе, один, и тяжело дышал. Перед ним лежали, завалясь набок, две сумки, одна из которых без ручек, и как теперь быть, как их волочь, совершенно непонятно…
Павел, психанув, пнул так и не поднятый целлофановый пакет с темно-коричневыми субпродуктами и ливером на рельсы. Пакет тяжело шмякнулся и порвался, потерянное сердце Павлика неаппетитно растеклось по шпалам.
Павлик смотрел на него и думал: «Полкило где-то… Если что – скажу, что привез что было, а этого пакета не было. Забыла положить».
Это и был его маленький протест, ничего другого он придумать не смог. Сердце усмиряло галоп, восстанавливалась нормальная температура тела, Павлик вытер пот со лба грязной рукой и стал похож на индейца с боевым раскрасом.
– Время не подскажете? – спросил вдруг Павлика мужчина в полосатой рубашке, неожиданно возникший рядом.
Павлик вздохнул и, не глядя на часы, ответил:
– Время маленьких людей…
Пикассо
Моя подруга печет торты восемь лет. Она печет такие торты, что их жалко есть ртом, хочется есть глазами. Они созданы, чтобы ими любоваться. Мне кажется, нужно придумать выставку ее тортов. Люди будут ходить, зависать над каждым тортом и говорить восхищенно: «Вот это да!»
Однажды я сидела на табуретке на ее кухне. Она пекла пышечки в школу детям. Что-то по ее меркам примитивное. Я с восхищением наблюдала, как ловко она жонглирует всякими миксерами и лопатками, как складно у нее выходит засыпать и просеять муку (у меня бы уже вся кухня была в белом мареве), как танцуют ее руки над тестом. Я понимала: это и есть талант.
Она рассказывала, как вчера испекла шоколадный торт для ребенка, у которого аллергия на шоколад.
– Как это? – удивилась я.
– Мама мальчика такой заказ сделала. Сказала: «Ребенку нельзя шоколад, а он так хочет, так хочет! Можно его как-то обмануть?» И я придумала. Я испекла этот торт без капли шоколада, но цветом и вкусом он был очень похож на шоколадный. Я там и чернику, и шелковицу вплела, чтобы был натуральный цвет…
Я смотрю на фото этого торта. Он прекрасен. Виртуозно украшен смородиной и клубникой. Сверху из мастики вылеплена фигурка именинника. Восторг просто.
– Я его месяц придумывала. Доводила вкус до совершенства. Теперь я горжусь этим тортом.
– А я тобой, – абсолютно искренне говорю я. – А дай рецепт?
Сажусь, открываю блокнотик, чтобы записать.
– Смотри, – диктует подруга. – Нужны пять бессонных ночей, талант, щепотка вдохновения, веточка куража, это для торта. Для бисквита, записывай, мука, яйца…
