– А почему одна? А дети?
– У нас сын и дочь взрослые. У них свои четыре руки. Старший сам уже дедушка. Мы все уже видели в этой жизни, понимаешь? Даже правнуков. Я надеюсь, что я тоже не долго тут задержусь…
– Не говорите так!
– Почему? Я же хочу уйти не потому, что не люблю жизнь, а потому, что мне одной она пресна. Не нужна. Я его не могу удержать. Но могу просить Бога, чтобы забрал меня скорее, следом за ним. Я просто не умею жить одна, а учиться не хочу. Я сделала тут, на Земле, все, что могла. Я только с ним – живу. А без него – выживаю или доживаю. А я не хочу доживать.
– А внуки? А дети? Вы же им нужны!
– Им нужно знать, что они не первые в очереди туда, – она кивает на небо. В небе летит самолет, и мы обе провожаем его взглядом. – Глубокая старость, даже в полном сознании, это обуза, как ни крути… Твое тело будто не твое больше. Жить надо для детей и внуков, пока ходишь. А когда ходить начинаешь под себя, тут уже пора…
– Вы еще шутите…
– Стараюсь. Юмор означает, что я еще не выжила из ума. В нашем возрасте юмор – это бесценно!
Я не знаю, что сказать. И совершенно не к месту говорю:
– Я тоже не могу без Балтики долго. Я выросла тут.
– Да. Это самое строгое и самое понимающее море. Мы на всех были. Я понимаю его выбор именно Балтики.
Я к таким историям очень трепетно отношусь. Я их слышу и о них думаю. Мне немного хочется плакать, но дочка хохочет, никак не угомонится, и я отвлекаюсь на нее и забываю про слезы.
Объявили посадку. Все встали в очередь. Пожилую пару пропустили в самом начале. В самолете они сидели на разных рядах, так получилось. Они не умеют заранее регистрироваться онлайн, и их места рандомно разбросало по салону. Она просила стюардессу поменять, я видела. Поясняла: он слаб… И стюардесса что-то пыталась сделать, просила поменяться, но все летят семьями, и не получились эти пятнашки.
Когда мы взлетели и командир судна разрешил отстегнуть ремни, она резко встала и подошла к нему. И весь полет стояла рядом, как в автобусе. Держала его за руку. Потому что это еще два часа вместе, очень высоко. Совсем рядом с Богом.
Наверное, прямо сейчас стоит попросить Бога обо всем. Он услышит. Он же где-то здесь, среди облаков. Когда мы приземлились, все стали хлопать, и моя дочка Катюша тоже, но хлопая, она пролила на себя сок. Я отвлеклась на детей, мы долго переодевались, потом ушли получать багаж… А у них не было багажа, и они просто прошли на выход.
Мы доехали до дома. Второй год подряд мы снимаем мансарду рядом с морем. Бросили вещи и бегом на море. И вот мои дети бегают по волнам, а я сижу прямо на песке и думаю о том мужчине (не могу назвать его стариком, язык не поворачивается), имени которого я не спросила.
Наверное, он тоже сейчас сидит на берегу. И рядом она, его верная жена, с которой 60 лет в четыре руки. Мне кажется, они даже вещи не закидывали, сразу сюда. Дышать морем… Времени нет.
Говорят, это особенное лето. Вода теплая, такой тут почти не бывает: 23 градуса. Море затоплено людьми. Я думаю о том, как он смотрит на этот бесподобный зеленый горизонт и думает, что все сделал правильно.
Уходить надо в море. За своими маяками. Когда твоя миссия на этой земле окончена, ты это сразу поймешь. Почувствуешь. И перестанешь бояться и бороться.
И это будет не эгоистично. Не поздно. И не рано. Это будет правильно. Потому что всему свое время. И свой выбор. И если больше нет сладости, и если пресно все и жизнь зависит от вены, проткнутой катетером, значит, пора гасить свой маяк…
Для моих детей и для меня это очередное балтиковое лето. Рядом со мной на песке сидит женщина и кормит грудью новорожденного младенца. Для него это первое лето. А для кого-то оно последнее. Спасибо за это первое, очередное, последнее лето, Балтика. За то, что каждый год ты гасишь чьи-то маяки, а чьи-то зажигаешь. Поэтому каждое твое лето – особенное…
Павлик
Было лето. Пели птички. Павлик ехал в электричке. Электричка старая, грязная, дребезжащая. В тамбуре, где стоит Павел, пахнет мочой, терпким потом и сигаретами. Беспрестанно хлопает проходная дверь. Павлик нагружен двумя тяжеленными сумками с продуктами, которые хоть и стоят на заплеванном полу, между ног, но лишают остатков комфорта.
А у Павлика день и так не задался – день разбитых надежд какой-то. Он в обед на досуге полез в соцсети и случайно наткнулся на фотографии девушки с родинкой над верхней губой, которая ему нравилась, в обнимку с каким-то лысым мужиком, который по-хозяйски прижимал ее к себе, как бы помечал территорию для сведения всех, кто имеет виды. Мужик был лыс, брутален и серьезен, как Брюс Виллис, спасающий планету. Вопросы о статусе этих двоих отпадали.
А девушка, хорошая, стройная, длинноволосая, с милой родинкой над губой, работала с Павликом в одном здании и, как ему казалось, многообещающе улыбалась при случайных встречах у лифта. Но сегодня вероятное Павликово «может быть» растаяло в дымке безжалостной реальности – не может.
По профессии Павлик был охранником, по жизни – тихоней, по характеру – разведчиком. Любил копаться в фактах, выискивать, сопоставлять, дедуктивничать. Мог часами сидеть, глядя в одну точку, мысленно выстраивая логические цепочки.
Жена проходила мимо и демонстративно вздыхала: «Лентяй! Тунеядец! Сидит как замороженный. А у нас бачок в туалете уже месяц течет…»
Павел морщился, но в дискуссию не вступал – бесполезно. Жена не видела в нем перспектив и не ценила. Павлик замыкался и не знал, чем крыть. Павлику было обидно.
Ему все казалось, что он «копит потенциал» и скоро «выстрелит». Так говорила о нем его мама, и ему нравилось думать, что она права.
Есть анекдот про мышек, которым Мудрый Филин дал совет: чтоб их не ели все подряд, им надо стать ежиками. «Здорово! – обрадовались мышки. – А как, как нам стать ежиками?» На что Филин ответил: «Не знаю, ребят, я больше по стратегической части…»
Так и мама. Она просто была уверена, что лучшие Павликовы годы впереди, слепо и по-матерински субъективно.
Но куда Павлик выстрелит и каким образом, ни мама, ни он сам предпочитали стратегически не конкретизировать. Потому что если раскручивать эту мысль, то логически напрашивался вывод, что Павлик – скорострел, и он уже выстрелил всеми своими мощностями пять лет назад, когда устроился охранником в иностранную фирму, производящую стройматериалы. И это венец его карьеры. Потому что за пять лет работы охранником Павел потолстел, обрюзг и оброс комплексами: его сверстники и друзья активно развивались, делали карьеры и ездили по всем европейским столицам в отпуска, а Павел в это время отслеживал продуктовые акции и вещевые распродажи, а европейские столицы знал наизусть только из кроссвордов.
