А тут я была приветлива, улыбчива, «обычна», но без вот этих телячьих нежностей. Прошел день. Два. Неделя. Я ждала развязки. Уже скоро он придет выяснять, куда потерялись адресованные ему «любимки». Я готовилась к разговору, шлифовала фразы.
– Я тебя люблю, – говорил муж.
– Ага, – отвечала я.
Это было сложно. Это как если тебе дарят букет цветов, а ты берешь и хмуро киваешь. И даже без спасибо. Или тебе отдают свою куртку, когда ты замерзла, а ты надеваешь ее и как ни в чем не бывало идешь дальше, не оглядываясь на того, кто остался мерзнуть на ветру твоего безразличия.
Я ждала, ждала, ждала… Я измучилась ждать. А он все не приходил и не приходил клянчить свою порцию нежности. И вот утром в пятницу я проснулась и, лежа в ожидании, когда проснется муж, вдруг поняла, что когда он откроет глаза, я не смогу сказать ему то, что хочу…
И тут меня осенило. Я поняла, что я наказываю не его, а себя. Что когда я говорю признания ему, я на самом деле говорю их как бы себе, для себя. Я сама от этого становлюсь счастливее.
Любовь – это такая восполняемая штука: когда ее отдаешь, то наполняешься сам, и это работает только вот так – круговоротом.
И чем щедрее ты в любви, тем больше ее ты получаешь в ответ. А если создать искусственный тромб в кровеносных сосудах любви (как я это сделала своей «схемой»), то можно прорвать эту цепочку и ничего никому не доказать. И жадничая на добрые слова, мы сами становимся черствее и делаем так, что нас самих сложнее любить.
Я еле дождалась, когда муж проснется.
– Я тебя люблю, – сказала я тоном конферансье вместо доброго утра. – И я без проблем с детьми уеду на выходные, чтобы ты спокойно поработал.
– После этих слов, – хрипло сказал мой сонный муж, – я вообще не хочу тебя никуда отпускать. Моя идеальная жена…
Тем утром я пила кофе с сиропом счастья и думала о том, что любовь невозможно отдать так, чтобы себе ничего не осталось. Ею можно только поделиться. Раздать, как вайфай, и осчастливить кого-то рядом. И это тот источник, который нельзя осушить, раздавая: наоборот, он щедрее заполняется ответной любовью.
В общем, счастье – это на самом деле побочный эффект правильно организованной жизни, выстроенной на мудрых прозрениях и собственном опыте. И счастье дается проще и получается слаще, если его не ждешь, а создаешь сам.
Не скучно
Я на днях встретила свою одноклассницу на остановке. Она живет в другом районе, сюда приехала случайно. Мы обнялись, скрывая взаимную неловкость. Она высокая, стройная, загорелая, рассказывала мне о путешествиях. О том, как с рюкзаком за спиной исколесила полпланеты. Она любит кайты и всегда едет туда, где есть ветер и волны. Ловит лето. Вот родителей обнимет и опять из холода сбежит в лето.
Я плохо понимаю, что такое кайты, но звучит красиво. И она, бегущая за ветром, тоже красивая. Лицо у нее лучистое, забрызгано веснушками. Я делаю ей комплимент. Она выглядит… свободной, что ли. Счастливой. Это не про холеность и идеальность, а про свободу быть собой и доверить свое лицо солнцу как главному косметологу. Оно выкрасит его темной пудрой загара, высветлит волосы, выжжет брови, сбрызнет веснушками. Готово.
Я – другая. Я – в шапке. Шапка на глаза. Под ней – волосы, которые я не успела помыть, потому что проспала. Я мерзну на первом морозе и никак не согреюсь.
Мы стояли на остановке, потому что гуляли, ушли далеко, а дочери пора спать, и домой бы скорее. Катюша капризничала в коляске, не хочу, не буду.
Сын раз семь спросил: «Мам, ну мы скоро?» – и я уже гаркнула раздраженно, что не отвечаю за расписание автобусов. Муж, которому я в ватсап написала список продуктов, позвонил и спросил: «Что купить?» И я прошипела в трубку: «Читай сообщения».
– А-а-а, – заплакала Катя, уронив любимого жирафа в лужу. Разноцветный жираф стал черным, слякотным.
Ну, блин!
– Оль, ну скажи честно, ну скучно же все это… – Одноклассница кивнула на жирафа, которого я упаковывала в пакет.
И я поняла ее. Поняла, о чем она. Скучно вместо ветра, солнца и кайтов упаковывать слякотных жирафов в целлофан, вытирать сопливые носы, терпеть капризы, диктовать вот это: «Помидоры пяток, я салат порежу, рис и полкило грудки. Нет, дарницкий есть еще, батон возьми».
Ну в целом да, скучно. В моей голове сейчас пельмени, которые я сварю, когда приду домой, чешки, которые надо купить взамен порванных, таз, который надо найти, чтобы замочить свитер сына, потому что он испачкал его в кетчупе, платежка за МГТС. Язык не поднимается назвать это весельем. Но с другой стороны… Мне нравимся мы.
Мы шебутные. Неугомонные. Шумные. Мы вечно куда-то бежим и все время над чем-то хохочем. А утром мы сонные, смешные, неповоротливые. Валандаем кашу в тарелке, скривив носы. Сидим на табуретке в одной колготке. А вечером у нас бои подушками и игрушечное месиво в детской. И вечный, неисчерпаемый бардак, и «кто опять бросил огрызок в комнате, сколько раз говорила – едим на кухне», и «Катя, отпусти кошку», и «кто следующий мыться?».
Пожалуй, это моя сбывшаяся мечта – некое скучное постоянство. Когда дома кто-то смотрит мультики, кто-то закапывает в нос капли, кто-то кормит кошку, кто-то потерял второй носок. И дети растут и взрослеют, и ощущается острая нехватка младенца в доме…
Я хочу просто растить детей под куполом этого скучного постоянства. Каскад бытовых забот, платежки, овощи на суп, диспансеризация… Пусть моя жизнь будет такой, она только через кайты выглядит скучноватой, а изнутри – о-го-го как весело.
И перед сном, когда мы все мигрируем к нам, на самую большую кровать в доме, нам совсем не скучно. Нам хорошо и счастливо. Жизнь наполнена смыслом и светом ночника.
Это моя неидеальная семья. Неидеальные дети. И неидеальный муж. Это мы с ним, два неидеальных человека, придумали семью. Я вижу все недостатки моего мужа. Он невыносим, правда. Но мне кажется, кто-то сверху меня выписал моему мужу как лекарство. Успокоительное. Без меня он бы бросился во все тяжкие, а так – не бросился. Терпит. Вон чинит полку, которую сам и сломал.
И я хочу, чтобы в глубокой старости я крутила в памяти калейдоскоп именно этих воспоминаний. Родных лиц. Хохочущих, капризничающих, жующих яблоко.
– Память – это второе, что тебя покидает в старости.
– А первое?
– Не помню…
Это смешной анекдот. Но в свою память я пакую эти забавные мелочи, эти пельмени, эти капризы, этого жирафа, нырнувшего в лужу. Я упакую их по полочкам, я расфасую их по месяцам, а потом, когда затоскую или загрущу, достану любое из воспоминаний, чтобы поднести его к солнцу и полюбоваться на свету его долгоиграющим теплом.
У каждого свой ветер. Свое солнце. Свои крылья. И свой полет. И мой ни капельки не скучный, потому что любимый. И потому что я его выбрала сама…
