— Все, что ей было можно, она тебе уже дала.
И, может быть, первый раз в жизни я чувствую себя фигурой на шахматной доске. Это партия, Аронова, да!
Нет, реально? — охреневаю я, пытаясь поймать его взгляд. — Реально?! Осознанно ты двигаешь мной сейчас, чтобы срубить ему голову?! Ну, конечно! Тут без вариантов!
Из моих рук вываливается букет.
— Женя? — я чувствую, как тормозная моего Семьсот двенадцатого начинает подтекать. — Объяснишь?
Сейчас будет пи**ец!
— Ты что делаешь? — взрываюсь я, хватая Аронова за ворот куртки.
— Что такое? — ухмыляется он мне зло. — Он был не в курсе? «Ой».
ААААх ты… — шар возмущения и гнева внутри меня раздувается так, что…
Сейчас, бл*ть никто здесь не выживет!
Аронов улыбается. Чуть заметно. Азартно, агрессивно. В воздухе витает мандраж. И я бы не стала сейчас делать ставок кто из них первый даст кому в морду!
Потому что мне кажется — это буду я!
— Такой взгляд у тебя горячий, моя девочка… — нервно, но азартно усмехается он. — Соскучилась? Поехали…
Сволочь! Хрен ты меня сдвинешь на следующую клетку.
— Дим, — перевожу взгляд на обтекающего Морозова.
Отрицательно качаю ему головой.
— Правильно, Женечка, извинись перед парнем. И впредь, предупреждай игрушек, что они только игрушки.
Димкины глаза закрываются на секунду, я чувствую взрыв. Да, сказанное помножилось на мои перлы. И картина сильно искажена. Молодец, Аронов! Хорошо рисуешь! Даже в слепую!
И я чувствую, как внутри себя Димка разносит сейчас все вокруг! Он открывает глаза в них… Не на меня он смотрит. Мне адекватно врезать в ответ он не может! И…
Поубивают сейчас друг друга. Мне кажется Аронов прямо жаждет, чтобы тот сорвался.
Димка переводит взгляд на меня и гаснет.
Всё. Тут ничего сделать уже нельзя и не надо. Но, бл*ть зачем так?! Кто дал тебе такое право?! — разворачиваюсь я к Аронову. — Ты бросил это право мне в лицо, укатив на свое море! А теперь… играешь в моих любимых котят без спроса? Топишь насмерть.
— Сволочь! — нервно усмехаюсь я.
Это же надо! Так нагло… — не могу поверить я в происходящее.
— Да, моя девочка… — кивает он, расслабляясь.
Шар внутри меня тоже взрывается.
— Зараза! — впечатываю кулак ему в грудь.
— Еще, детка… ты такая горячая, когда злишься.
— Ты посмел… — оскаливаюсь я на него.
Размахиваюсь, чтобы стереть с его лица эту циничную усмешку.
Отклоняясь он перехватывает мою руку, рывком прижимая к себе.
— Тише. Тише, Женечка… — шепчет он. — Прости меня. Я ездил один. Очень скучал. Сходил с ума. Мне больно сейчас… Очень! Пожалуйста…
Я не понимаю, что он говорит, слова понимаю, смысл — нет!
Вырваться из его рук не получается. Истерично дышу.
— Как ты посмел?! — сглатываю я. — Как ты мог так…
— Я во всем неправ. И в этом тоже неправ. Но я не отдам тебя никому. Посмотри на меня…
Он держит моё лицо ладонями.
Не хочу!!!
И мои коготки впиваются в них, пытаясь оторвать. Я чувствую как прорисовываю борозды на его коже.
Не отпускает.
— Смотри на меня… Женя… Тише…
И я смотрю в эти до боли родные глаза. — Не злись… Женечка… Девочка… Это же я…
Его губы замирают на моем лице.
Силы вдруг резко покидают меня. И мой живот начинает наполнять такой знакомый болевой спазм, отдающий болезненной пульсацией в грудь.
Больно… Очень… Ему…
— Я люблю тебя… — шепчет он.
И мне. Очень больно.
Я перестаю дергаться, парализованная этим чувством.
— Поехали домой… — и в этом столько всего сказанного им, но не услышанного мной.
И я дышу глубже, переваривая все то, что он сказал мне выше. Мне больше не хочется по нему бить. Мой котенок уже все равно захлебнулся. Я никак не могу договориться с собой кто виноват в этом.
— Поехали домой…
— Поехали…
Глава 5 — Владеть
Делаю вдох поглубже, сажусь в машину на переднее сиденье.
А он не спешит, доставая сигареты. Прикуривает, присаживаясь на капот. Я вижу, как дрожат его пальцы. И это единственное что выдает его состояние. Потому что даже эмоционально он не то, что закрыт, он запечатан в свинцовый саркофаг. И даже мой эмпат-рентген не может пробить эту броню.
Ни Семьсот двенадцатого, ни его тачки на стоянке больше нет. Уехал. И это правильный выбор. По-другому бы вряд ли мы разрулили эту ситуацию. Я испытываю облегчение, что он не сорвался и не было никакой жести. Аронов провоцировал… К счастью, сорвалась только я. Больше от неожиданности. Офигеть.
Аронов…
Один ты ездил? — осмысливаю я его слова.
И что? Это дает тебе право поступать так, как ты сделал сейчас?
Но внутри я почему-то чувствую, что дает. Не по отношению к Семьсот двенадцатому. Нет! Но по отношению ко мне. Как интересно… Что это значит? Что он всё еще мой мужчина? Или подождите. Я — его женщина?
А как его женщина я могу несколько раз врезать ему по лицу за то, что он устроил или это перебор?
Ветер вдруг стихает. Начинают кружиться редкие снежинки.
Его перекур затягивается. Сигарета просто тлеет в пальцах.
Включаю на панели радио. С раздражением слегка нажимаю на клаксон.
Выбрасывает сигарету.
Садится рядом. Мы молчим. Снег становится гуще. Он навевает мне почему-то ту ночь, когда он забирал меня из Заельцовского, как мы молча ехали до моего дома и как потом, все в снегу, горячо целовались на капоте его тачки. По радио играет какая-то старая-старая песня.
Мы одновременно сосредотачиваемся на припеве, встречаясь глазами.
А помнишь наш вечер и белый снег
Ложился на плечи тебе и мне,
Шел первый и теплый снег декабря,
Тогда я не знал, какая ты…
— Дрянь! — вслух с эмоцией повторяет он конец текста.
Нормально!
— То есть я дрянь, да? Окей. Как пожелаете! Но у меня есть что сказать.
— Скажи.
— Не надо скидывать моих зайцев с качелей, на которых я их раскачиваю! — рявкаю я. — Я сама ссажу их, когда сочту нужным. У тебя нет права их убивать. Это право есть только у меня. Это мои зайцы!!! И я буду делать это ласково, на сколько способна.
