А он от них убегал. Бежал очень быстро, хоть и не понимал, спит он или бодрствует. Он бежал, толкая ногами красную землю на дороге, ведущей к бунгало мисс Бенсон, но впереди было так темно, и ему никак не удавалось заставить свои ноги бежать как следует. Казалось, ноги у него вот-вот отвалятся. А все из-за этой бери-бери. И фары японских танков светили все ближе. Он спиной чувствовал их свет. Если ему не удастся убежать, японцы поймают его и отвезут обратно в лагерь, а там полно змей. Там повсюду змеи, куда ни посмотри.
Он помнил, сколько змей было в Бирме; они лежали под хижинами, свернувшись кольцом; они мгновенно ускользали с тропы в джунгли; повсюду валялись их сброшенные старые шкурки, похожие на разлохматившиеся канаты. Тогда ему удалось найти способ, который помог ему вынести все – и дизентерию, и нехватку еды, и умиравших от холеры заключенных, и тяжкие многокилометровые пешие переходы. Он просто научился себя уговаривать. Говорил себе, например, что эти люди вовсе не мертвы, а просто лежат на солнышке. Или еще, что внутри у него бушует пламя, потому что он особенный. Потому что мать всегда считала его, своего любимого мальчика, особенным, не похожим на других, гораздо лучше их всех, а значит, он не пропадет и не умрет. Но вот от чего он никак не мог избавиться, так это от змей, которые были везде. Некоторые парни в лагере запросто отрубали змее голову, а потом съедали ее, но он, Мундик, скорее умер бы от голода, чем стал есть змею. Скорее заполз бы в какую-нибудь дыру и издох там, чем постоянно видеть этих проклятых змей.
Он помнил, что некоторые заключенные пытались бежать, но их всегда возвращали обратно и оставляли снаружи, за колючей проволокой, и никому не разрешалось им помочь, потому что они должны были быть наказаны. И всю ночь тогда Мундик слушал их пронзительные крики: «Змеи! Змеи!», хотя старался не слушать, старался не испытывать к несчастным никаких чувств, но они все продолжали кричать, а утром всем показывали их тела, почерневшие и наполовину объеденные. И хотя Мундик знал, что змеи не способны так обглодать человеческое тело, мысль о том, что такое все-таки возможно, пронзала его мозг, и тогда уж он мог думать только об этом.
А теперь ему стало ясно, что мисс Бенсон совершила нечто ужасное. В тот день он направлялся в бунгало, чтобы наконец поговорить с ней и раз и навсегда все выяснить, однако ему пришлось довольно долго прождать снаружи, потому что он услышал, как ужасно кричит та блондинка. И это продолжалось много часов. А потом он увидел, как мисс Бенсон, шатаясь, вышла на веранду, вся покрытая кровью. И это было так ужасно, что он бросился бежать. Он побежал обратно в Пум и уже почти добежал, но все никак не мог остановиться, все бежал и бежал, и голова у него ужасно кружилась, и тут вдруг прямо перед ним возникла та машина. Выбора у него не было. Оставалось только упасть на колени и сдаться.
Машина остановилась. Какой-то японец рывком поставил его на ноги и посветил ему прямо в глаза своим фонариком. Мундик присел, ожидая первого удара, но оказалось, что это не японец, а какой-то полицейский.
Полицейский что-то сказал ему, но он ничего не понял.
И, не зная, что делать, показал этому полицейскому свой паспорт и страничку с визой, а потом ползал на коленях и умолял не лишать его жизни. И все повторял: «Мерси, мерси», как все они тут, в Новой Каледонии, говорят.
Полицейский внимательно рассмотрел паспорт Мундика, перелистал его, изучил все печати и сказал: «Oui, Monsieur», но не пнул Мундика ногой, а помог ему подняться и даже рюкзак его подал, а потом спросил: «Anglais? Британец?»
Мундик утвердительно кивнул. Полицейский угостил его сигаретой и, чиркнув спичкой, дал ему прикурить. Потом снова спросил: «Les dames? Les dames anglaises?»
[33]
Мундик никак не мог догадаться, о чем это он спрашивает. Он только головой помотал, чтобы полицейский понял, что бежать он вовсе не собирается, и сказал: «Non».
– Elles sont ici?
– Non. – Сердце его стучало быстро-быстро, как трещотка для отпугивания птиц.
– Il y a une maison?
– Non.
– Personne ici?
– Non
[34].
Полицейский посветил своим фонариком куда-то в темноту. Потом провел лучом по дороге, по деревьям. Но ничто не шелохнулось. Он с облегчением кивнул и сказал: «Vous avez raison. Rien ici. Merci, Monsieur. Bonsoir»
[35], и подарил Мундику пачку сигарет. А потом, уже собираясь уходить, вдруг почему-то остановился, протянул ему руку и ласково спросил: «Monsieur, vous êtes malade, non? Vous venez avec moi? Vous êtes très malade»
[36].
Мундик развернулся на пятках и побрел обратно во тьму.
46. Маленькое чудо
Безопасность. Прежде всего она должна обеспечить Инид и девочке безопасность. Если они обе будут в безопасности, она до конца жизни сможет жить спокойно. Но, похоже, до полной безопасности было еще далеко – слишком многое продолжало ее тревожить. Инид уверяла ее, что чувствует себя отлично, но была ужасно бледна, лицо ее казалось даже каким-то голубоватым, и у нее все еще продолжалось кровотечение. Марджери понимала, что должна поскорее привести в порядок свою коллекцию и хорошенько ее продать – им потребуется немало денег, чтобы выбраться с этого острова. Но более всего сбивал Марджери с толку именно ребенок. По сути дела, эта крошка перевернула ее жизнь с ног на голову.
Любовь Инид к дочери была столь велика и неистова, что она никак не могла выбрать девочке имя. Она перебирала имена, как одежду, примеривая то одно, то другое и отбрасывая прочь. Ни одно не подходило. Ни одно не обещало той защиты, какую Инид хотела бы для своей малышки, и она чуть ли не каждый час предлагала новое имя. Хоуп (Надежда!). Грир (в честь Грир Гарсон
[37], поскольку фильм «Миссис Минивер» был ее любимым). Бетти в честь матери Инид. И даже Крошка Крапивник, потому что девочка была маленькая, как птичка. Затем в ход пошли почти библейские варианты: Кезия, Ребекка, Мария. Потом вдруг возник легкий флирт с французским языком и было предложено имя Сесиль. В итоге Инид остановилась на Глории. И сказала, что хочет дать дочери фамилию Бенсон, чтобы у нее была «настоящая фамилия, а не вымышленная», вроде Притти, и тогда она будет носить имя, которым можно гордиться.
