Луис побледнел.
— Жуть что было. Он себе все руки искромсал. Резал без оглядки, глубоко, в самое мясо. Но артерии не трогал. Говорю: смерть в его планы не входила — только боль.
Уок потерял дар речи. Горло сдавило, он едва мог дышать.
— Всё насчет Винсента?
— Не всё. Опишите, Луис, его характер.
— Ну этого никто не сделает. Никто Винсента не знал, по большому счету.
Луис бросил сигарету, затоптал, нагнулся за раздавленным окурком. Подмигнул Уоку и вытянул ладонь, но прищелкнул языком, едва Уок, расценивший этот жест как приглашение к рукопожатию, шагнул вперед.
Тогда Уок вынул двадцатидолларовую купюру и по реакции Луиса понял, что на сей раз догадка верна.
27
Долли, дожидаясь на крыльце, пока ее впустят, еле удерживала под мышкой большущую коробку. Вообще-то она приехала за Робином: было решено, что мальчик переночует у нее дома — на всякий случай. Вдруг миссис Ноубл не сможет забрать Дачесс и Томаса, так вот чтобы у Хэла руки были развязаны. Эта вечная Хэлова тревога, обязательный план «Б».
Долли повела Дачесс в спальню, поместила коробку на кровать, сняла крышку. Дачесс так и ахнула — внутри оказались тени для век, пудра, румяна, помада, туалетная вода на любой вкус.
— Обещайте, что в итоге я не буду выглядеть как потаскуха.
— Никаких обещаний не даю, солнышко.
Дачесс улыбнулась. Ответ ей понравился.
Час спустя она сошла на первый этаж: волосы завиты, тщательно уложены и перехвачены новой ленточкой, губы — как блестящие розовые леденцы. Туфли тоже новые — Келли помогла выбрать. Плюс несколько фунтиков живого веса, плюс окрепшие от работы мышцы — вполне здоровая девочка без признаков истощения.
Хэл просиял от чувства, похожего на гордость, и Дачесс бросила ему «заткнись» прежде, чем он успел произнести хоть слово.
— До чего ж ты красивая, — восхитился Робин. — Совсем как мама.
* * *
Хэлов грузовик тащился за автомобилем Долли до поворота на Авоку. Падал легкий снежок, но шоссе предусмотрительно посыпали солью. Вдали светился внушительный особняк — дом Долли. Дачесс спросила, как себя чувствует Билл. Долли ответила, что старый упрямец не желает сдаваться — собственного блага не видит.
Попрощались с Долли и Робином, двинулись дальше. Миновали знак «Водитель! Сбавь скорость».
— Волнуешься? — спросил Хэл.
— О чем — что сегодня вечером забеременею? Нет, я спокойна. Чему быть, того не миновать.
Свернули к Карлтону.
— Меня Робин беспокоит, — сказала Дачесс.
Хэл сверкнул на нее глазом.
— Он что-то знает… ну о той ночи. Когда бодрствует — вроде не помнит, зато когда спит… Ему это снится, я же чувствую. Мне кажется, он тогда всё слышал; всё.
— Ничего, разберемся.
— Вот так вот запросто?
— Ну да. Устраивает тебя?
Дачесс кивнула.
Еще поворот — на Хайвуд-драйв.
— Вот блин!
— Что такое?
В следующую секунду Хэл и сам увидел. Попытался сдержать улыбку — ничего не вышло.
Подъездная дорожка к дому Ноублов была расчищена от снега и усыпана лепестками роз.
— Хэл, пристрели меня!
К оконному стеклу словно приклеилась Томасова физиономия — вот с таким же выражением Робин, бывало, в Сочельник караулил Санту.
— Господи, еще и галстук-бабочку нацепил… Вырядился как цирковой фокусник.
Хэл заглушил двигатель. Дверь открылась, на крыльцо вышла миссис Ноубл с фотоаппаратом. За ней маячил мистер Ноубл с видеокамерой — взгромоздил ее себе на щуплое плечо; она покачивалась, разбрасывая слепящие вспышки.
— Поехали обратно, Хэл. Я в этом идиотском шоу не участвую.
— Один разок можно. В виде исключения.
— Безграничное самопожертвование?.. Ладно, уговорил.
— Я спать не лягу. Звони, если что.
Дачесс вдохнула поглубже, взяла зеркальце, поправила ленту.
— Повеселись нынче хорошенько.
— Вот это мне как раз и не грозит.
Она распахнула дверь. Холод едва не заставил ее отшатнуться.
— Платье совсем простое, а девчонки придут в блестках, в пайетках…
— С каких это пор ты хочешь быть как все? Ты же у нас вне закона.
— Я — вне закона.
Дачесс спрыгнула в снег.
Хэл завел двигатель, но прежде чем захлопнуть дверь, Дачесс окликнула его по имени.
— Что, Дачесс?
Их взгляды скрестились. Старый он, подумала Дачесс, а ничего, держится молодцом. Впрочем, ей-то было известно, каких эмоциональных затрат это стоит. Память подсунула два лица — Стар и Сисси.
— Я тебе всяких гадостей наговорила… так вот, не воображай, будто мне стыдно, — последовал трудный вдох. — Я просто…
— Все хорошо.
— Нет. Но, мне кажется, когда-нибудь все наладится.
— Иди давай. И не куксись. Улыбайся — тебя сразу двое снимают.
Дачесс показала ему средний палец, но смягчила жест улыбкой.
* * *
Зеркальный шар пригоршнями швырял в толпу осколки света. Темой выбрали Страну Чудес — всюду ватный снег, искусственные цветы в фальшивом инее, по периметру потолка — гирлянды из белых и голубых воздушных шариков. Танцпол оформлен как каток, окружен фанерными елками, а сверху свисают на нитках раскрашенные фанерные звезды.
Дачесс все подергивала букетик, приколотый к корсажу.
— Колется что-то… В какой мусорке ты этот отстой откопал?
— Букетик мама выбирала.
В самую гущу они не лезли. Мимо ковыляли на высоченных каблуках расфуфыренные девчонки. Дачесс молча желала им всем сверзиться с танцпола.
Родители нарядили Томаса Ноубла в смокинг на размер больше, чем надо, так что недоразвитая рука затерялась в длинном рукаве. На плечах лежала подбитая шелком пелерина, столь экстравагантная, что Дачесс глаз не могла от нее отвести.
— Папа говорит, на официальные мероприятия джентльмену следует являться в костюме с пелериной, — выдал Томас.
— Твоему отцу полторы сотни лет.
— Он еще ого-го. Я их с мамой любовные утехи во дворе пересиживаю — оглохнуть боюсь, такой стон идет.
Дачесс изобразила лицом нужную степень восхищения.
Дали музыку, и стайка девчонок едва ли не бегом бросилась к танцполу.
Томас Ноубл сходил за соком. Они с Дачесс уселись возле подиума в форме сердца, где готовился к съемке приглашенный фотограф.
