— Дарк у нас мастер тарелочки на шестах вертеть. Только тут ведь как? Всего-то одну тарелочку упустишь — и всё, пиши пропало.
— Я сказал, выходите из маши…
Стекло поползло вверх, автомобиль рванул с места.
Уок хотел мчаться следом, сообщить всем постам о мутном седане, но почему-то стоял столбом — рука на рукояти револьвера, взгляд на габаритных огнях.
* * *
Дачесс взяла Робина за ручку; вместе они прошли через воротца к лошадям, что паслись бок о бок.
— Можешь хоть разок с нами поесть? — спросил Робин.
Дачесс приложила ладонь к влажному, нежному носу вороного.
— Нет.
Она хотела и серую так же приласкать, но ее любимица не далась, отвернулась.
Дачесс вела вороного и серую за недоуздки; Робин семенил сильно поодаль. Закрыл ворота, как она учила, и убежал.
Дачесс закончила с лошадьми, пожелала им доброй ночи. Робина она нашла возле пруда, на траве. Послушный, он к воде не приближался, хотя плавал очень неплохо. Не зря Дачесс почти целый год возила его по субботам в Окмонт — в тамошнем открытом бассейне малышей учили плаванию бесплатно. А ехать, между прочим, надо было тремя автобусами.
Стоило ей шагнуть к Робину, как тот весь сжался и отпрянул.
— Ты на меня обиделся?
— Да.
Дачесс заметила, что он стиснул ладошку в кулачок и держит, будто наготове, между тощеньких исцарапанных коленок.
— Зачем ты угрожала Тайлеру?
— А зачем он тебя толкнул?
Ночь опустилась, точно колокол. Вот только что были сумерки — и уже тьма, и тепло из земли высосано небом, и заменено прохладой.
— Всё в порядке, — бросила Дачесс.
— Нет, не всё! — Робин стукнул по земле кулачком. — Тут, в Монтане, хорошо. Я люблю дедушку, и коровок, и курочек. И мисс Чайлд мне нравится, и школа тоже. И мне не надо…
— Чего?
За нарочито ровным тоном скрывался вызов. Всего месяц назад Робин промолчал бы.
— Тебя. У меня дедушка есть, он — взрослый. Он о нас заботится. А ты мне еду больше не готовь.
Робин тихонько заплакал. Сидел, обняв голые свои коленки, уткнувшись в них подбородком; раскачивался взад-вперед и всхлипывал. Дачесс знала, каким образом формируется человек. Душа — она вроде сырой глины; от событий и воспоминаний остаются оттиски, потом застывают — и пожалуйста, вот вам готовая личность. Для Дачесс главное — чтобы с Робином все было в порядке, а прочее — как получится. Робин по-прежнему еженедельно общался с психиатром, только содержание бесед уже не пересказывал. «Я не обязан. Это личное» — так он говорил.
— Ты — вне закона, Дачесс, но я-то нет. Я хочу быть обычным мальчиком.
Она встала коленями прямо на холодную землю, вся подалась к Робину.
— Только не забывай, что ты — принц. Так мама говорила, и это правда.
— Отстань.
Дачесс протянула было руку, хотела волосы взъерошить — а он дернулся в сторону, вскочил и бегом припустил к дому. Целое мгновение Дачесс казалось, что и она сейчас заплачет, что последние пара месяцев и предшествовавшие им несколько лет выльются из нее, или даже не так — что она сама сойдет на нет, растает, увлажнив монтанскую почву, что кожа слезет с костей, ибо в ней, в Дачесс, не кровь пульсирует, а слезы, одни только слезы.
Послышался шум мотора. Дачесс напряглась на секунду и выдохнула, увидев за рулем Долли. Дальний свет распорол пространство над водой, но та и не подумала выключить фары.
— Не возражаешь, если я тут чуток посижу?
Долли приезжала время от времени — ей здесь нравилось. Сегодня она щеголяла в кремовом платье и в туфлях на красной подошве. Каблуки, разумеется, как всегда, высоченные. Нормальной повседневной одежды у Долли, наверное, просто не было.
— Что-то я вас не видела в воскресенье в церкви, — сказала Дачесс.
— Билл хворает.
— Вот как.
— Он болен уже давно. В иные дни чувствует себя терпимо, а в иные — совсем плохо.
— Понимаю.
— Знаешь, я соскучилась по твоему платью.
Дачесс вырезала очередную прореху — на сей раз в районе пупка.
— Заглянула бы ко мне, Дачесс, поболтали бы — типа, между нами, девочками… Сестер и братьев у меня нет, и матери тоже. Самой о себе пришлось заботиться.
— И результат — очень даже.
— Это только с фасада. Когда надо создать видимость, мне нет равных. Короче, надумаешь — скажи Хэлу, уж он знает, где меня найти.
— Я с Хэлом разговариваю, только когда без слов никак не обойтись.
— Почему?
— Если б я его раньше знала… Если б моя мама…
Тихий, причмокивающий плеск воды.
— Хэл — он ведь к вам ездил.
Дачесс повернула голову.
— В Кейп-Хейвен, — пояснила Долли. Она говорила шепотом, будто раскрывала Дачесс чужую тайну. — По-моему, тебе надо знать.
— Когда?
— Ежегодно в один и тот же день, второго июня.
— В мой день рождения.
Улыбка, пусть еле заметная.
— Всегда с подарком, — продолжала Долли. — Мы вместе выбирали, Дачесс. Хэл меня просил помочь — ну как женщину. Вроде я лучше соображу, что тебе может понравиться. Когда родился Робин, он стал ездить дважды в год. Это Хэл-то, при его-то занятости на ранчо… Ему ведь и на день отлучиться — целая история.
Дачесс оглянулась на дом.
— Как он узнал? Стар клялась, что бойкотирует его.
— Она и бойкотировала. Упрямой была мама твоя… И кое-кто здорово мне ее напоминает.
— Ближе к делу, Долли.
— У Хэла в Кейп-Хейвене есть знакомый. Они перезваниваются. Тот человек — полицейский, если я ничего не путаю.
Дачесс закрыла глаза. Уок.
— Никаких подарков я не получала.
— Знаю, знаю. Хэл всегда возвращался несолоно хлебавши. Из года в год, представляешь? Но это его не останавливало. Он не терял надежды, хотя ни за что не стал бы искать встречи с тобой или Робином без разрешения вашей мамы.
— Мама говорила, это он во всем виноват, он один.
Долли погладила Дачесс по плечу.
Про бабушку, про вольный и неприкаянный ее дух Дачесс знала. Сама себе присвоила бабушкину девичью фамилию — Дэй; представлялась «Дачесс Дэй Рэдли», и не иначе. Стар было семнадцать. В то утро она ушла в колледж, но ее как грызло что-то. Она сбежала с занятий, дома оказалась раньше обычного. Только порог переступила — вот она, записка.
«Я тебя люблю. Прости. Позвони папе и ни в коем случае не ходи на кухню».
