Уок оставил машину на стоянке и вошел в торговый центр.
«Биттеруотер дентал», «Спирит электроникс», «Ред дейри». Ногтевой сервис; азиатка в медицинской маске прыскает лак-спрей на ногти измотанной мамочки, которая ногой покачивает коляску.
Серое небо за стеклянным куполом потолка; мигающее неоновое слово «ТАКОС».
Уок распахнул дверь в приемную. Диванчики вдоль обеих стен были заняты. Клиентки Марты Мэй — исключительно женщины, объединенные материнством и неудачным замужеством; историю каждой можно прочесть в глазах, различий минимум. Секретарше под семьдесят, волосы подсиненные, костюм ярко-розовый. Печатая, облизывает десны; умудряется в то же время говорить по телефону (трубку удерживает между плечом и подбородком) и подмигивать малышке, от рёва которой хочется выскочить вон.
Уок развернулся и побрел к машине.
Ждал до шести, считал выходивших женщин. Видел, как синеволосая секретарша села в ржавый «Форд Бронко» и не меньше минуты билась с упрямым двигателем. Наконец она укатила. Значит, можно предпринять второй заход. В мексиканской закусочной теперь оживление — столики у окна заняли усталые служащие, потягивают пиво.
Уок подергал дверь. Заперто. Стал стучаться.
За рифленым стеклом возникла Марта.
— Извините, рабочий день окончен. Приходите завтра.
— Марта, это я — Уок.
Бесконечная минута ожидания и щелчок замка.
И вот она перед ним.
Несколько мгновений лицом к лицу. Марта Мэй — бледненький эльф. Каштановые волосы. Серый брючный костюм — причем с кроссовками бренда «Чак Тейлор». Уок едва не усмехнулся: прежняя Марта.
Он хотел распахнуть объятия, но Марта встала вполоборота. Без улыбки, жестом пригласила его войти. В кабинете оказалось уютнее, чем думал Уок. Дубовый стол, горшечное растение, во всю стену — стеллажи, литература исключительно юридическая. Марта села и указала Уоку на стул.
— Давненько, Уок.
— Давненько.
— Сварила бы для тебя кофе, но, веришь, к вечеру я как выжатый лимон.
— Я очень рад тебя видеть, Марта.
Долгожданная прежняя улыбка, и эффект от нее на Уока — тоже прежний.
— Бедняжка Стар, — заговорила Марта. — Я хотела приехать на похороны, но у меня было слушание в суде. Никак не могла перенести.
— Цветы твои я получил.
— Страшно представить, что пережили дети.
Стопки бумаг на столе. Не завалы, нет — скорее, пирамиды, подогнанные файлик к файлику, но высоченные. Поговорили о Стар, о шоке, о Бойде и его методах. Уок так все подал, будто его самого задвигать и не думали, будто он тоже — полноправный участник расследования. Напряжение между ним и Мартой оставалось — того сорта, какое возникает при встрече мужчины и женщины, которые видели друг друга обнаженными.
— Ну а что Винсент?
— Он не убивал.
Марта поднялась, прошла к окну. Долго смотрела на хайвей. Уоку был слышен мерный шум машин, изредка взрываемый клаксоном и ревом мотоцикла.
— Я смотрю, Марта, у тебя дело хорошо поставлено. Ты молодец.
Она склонила голову набок.
— Спасибо. Твое одобрение для меня очень много значит.
— Я вовсе не имел в виду…
— Послушай, у меня на обмен любезностями сил нет. Выкладывай, зачем приехал.
В горле пересохло. Уок вообще не хотел обращаться к Марте, ибо отплатить за услугу ему было нечем.
— Ты нужна Винсенту.
Марта обернулась.
— В каком качестве?
— В качестве адвоката. Понимаю, как это звучит, но…
Марта усмехнулась.
— Неужели понимаешь? А послушать — ни малейшего представления у тебя нет!
Она спохватилась, вдохнула поглубже, чтобы успокоиться.
На стене висел диплом колледжа «Саутвестерн». Рядом была пробковая панель с многочисленными фотографиями улыбающихся женщин и детей.
— Я не занимаюсь уголовными делами, Уок.
— Да знаю я, знаю. И Винсенту говорил.
— Мой ответ — нет.
— Моя задача была — уточнить.
Марта улыбнулась.
— До сих пор бегаешь по Винсентовым поручениям?
— Я на все готов, лишь бы избавить невиновного от высшей меры.
— То есть Винсенту грозит смертная казнь?
— Да.
Марта опустилась на стул, ноги в кроссовках устроила на столе.
— Могу порекомендовать опытного адвоката.
— Думаешь, я ему этот вариант не предлагал?
Марта взяла из пиалы конфетку — драже «М&Ms».
— Я-то ему на что сдалась?
— Винсенту после тридцатника за решеткой все вокруг чужое. Только мы двое у него и остались. Он помнит, что ты — юрист, вот и уперся.
— Я даже не представляю, что он за человек теперь. Да и ты наверняка сильно изменился.
— Я как раз практически прежний.
— Это меня и настораживает.
Уок рассмеялся.
— Может, возьмем еды навынос и закрасим белые пятна? — Он говорил тихо, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Тут поблизости готовят суперские такос; всего-то и надо, что восемьдесят девять центов — найдется у тебя?
— А хочешь по-честному?
— Хочу.
— Я потратила немало лет, чтобы Кейп-Хейвен остался позади. Как по-твоему, есть у меня желание возвращаться?
Уок встал, улыбнулся и прошел к двери.
15
Мейн-стрит медленно оживала.
Милтон, по уши в кровище, расчленял тушу: отдельно грудинка, затем лучшие куски, далее то, что берут на рагу. Впечатление было, что у него в руках не мясницкий топорик, а резец ваятеля. Уоку он задешево уступил стейк — ни один курортник не добился бы такой скидки.
Уок только что говорил с Хэлом. Звонил еженедельно, справлялся о детях, особенно расспрашивал о Робине — ведь мальчик той ночью мог слышать что-то важное. Сегодня Хэл сообщил, что Робину нашли психиатра; это женщина, кабинета у нее нет, и он, Хэл, возит внука прямо к ней домой. От ранчо двадцать миль. Ни имен, ни названий городов они с Хэлом не произносили — Уок перестраховывался.
— Кофе сварить? — с порога спросила Лия Тэллоу.
Уок качнул головой.
— Ты как вообще?
— Устала.
Несколько дней подряд Лия приходила на работу заплаканная. Уоку казалось, дело в муже. Супружеская верность — это не про Эда Тэллоу; когда только он уймется? Мужчины, считал Уок, устроены иначе, порочны изначально и не борются со своими так называемыми слабостями. Потому что идиоты.
