Я кладу ладонь на ее руку:
– Я никому ничего не скажу.
– Он это не всерьез…
– Никто ничего не узнает от меня о тайных взглядах твоего отца, обещаю, – добавляю я и крепко стискиваю ее руку.
Ее лицо сразу становится другим. Она улыбается.
Больше мы об этом не говорим. В молчании подходим к остановке, где ждут трамвая мужчина и женщина. Я чувствую, что в наших с Эрной отношениях что-то неуловимо изменилось. Оказалось, что она вовсе не такая безукоризненная. И кое-что от меня скрывала. Ее отец явно не сторонник Гитлера, а она молчала об этом столько лет. Значит, Эрна не так чиста сердцем, как я думала. Значит ли это, что мы с ней теперь на равных? И сколько еще постыдных секретов, маленьких греховных тайн мы держим внутри, где они постепенно нарывают, превращаясь в раны, отравляя гноем наши сердца, не давая нам достичь идеала чистоты и честности, к которому должна стремиться каждая германская девушка?
Возможно, поэтому мы и дружим. Потому что на поверку она оказалась ничем не лучше меня.
Прости меня, фюрер. Я знаю, что велит мне долг, но ведь это же Эрна, моя лучшая подруга. Я не могу причинить ей боль.
Я вспоминаю пронзительные голубые глаза Гитлера, представляю, как он всматривается в меня, заглядывая мне в самую душу, как читает все мои тайные мысли и находит, что я действую из благих побуждений. И отвечает:
Не тревожься, этот человек – мелочь. У меня есть враги посильнее. Но вместе мы одолеем их, ты и я.
С Томасом и тремя его дружками мы встречаемся за столиком уличного кафе под названием «Кофейное дерево» на Кляйнерштрассе. Погода шепчет, а мы сидим и смотрим, как жители Лейпцига не спеша проходят мимо нас по узкой мощеной улочке. Официантка приносит поднос с холодной водой, горячим кофе в серебристых турках, подогретым молоком и сахаром.
Возле меня сидит Эрна. Она непривычно молчалива и, кажется, подавлена. Боится, что я ее выдам. Не зря, видно, сказано: «Wissen ist macht: знание – сила». Знание поменяло нас местами, добавив мне остроты ощущений. Из нас двоих остроумная сегодня я, и это мои шутки и болтовня заполняют паузы в застольной беседе. Мальчишки в восторге от моей компании.
– Я теперь в учениках на инструменталке, – с ленивой оттяжкой сообщает нам Томас. – Две недели всего, а охренело уже все. Пардон за мой французский, – добавляет он, обращаясь ко мне. – Инструментов еще в глаза не видал, все две недели только и делаю, что полы мету. И так еще три года, пока не отпустят служить в вермахте. Скорее бы уж. А то так всю войну и проболтаюсь на этой сраной фабрике. С моей-то везухой точно.
Все мальчишки сейчас грезят о том, как они будут сражаться за Германию.
– Ну, вряд ли уж все так плохо. Я хочу сказать, не все же три года ты полы мести будешь, верно? Иначе какое это ученичество? – отвечаю я, снисходительно пропуская ругательства мимо ушей. Видимо, фабричные рабочие без них не могут, так что придется терпеть.
– Они там считают, что начинать обучаться делу надо с самого низа. Сначала сортиры помыть, ну а там чем дальше – тем выше. Но я-то не собираюсь торчать на фабрике всю жизнь. Я парень с честолюбием. В вермахте карьеру буду делать.
– Ты про доктора Крейца слышала? – вдруг спрашивает у меня Эрна.
Я мотаю головой, вспоминая нашего старого учителя литературы.
– Нет, даже имени его не слышала уже давно. Это учитель, работал когда-то в нашей школе, – говорю я мальчишкам. – Его выгнали сто лет назад. У него на уроках всегда было интересно. Больше таких учителей нет.
– Он совершил самоубийство! – взволнованно восклицает Эрна. – Повесился! – И она, схватив себя обеими руками за горло, высовывает язык, чтобы показать гримасу мертвого доктора Крейца.
– Ой какой ужас! Но почему?
Доктор Крейц, вечно растрепанный, с энтузиазмом рассказывающий нам о писателях и литературе, встает перед моими глазами как живой. Просто невозможно поверить, что его больше нет.
– Не мог найти работу. Они с женой голодали. К тому же на него насели СС из-за каких-то его подозрительных политических взглядов. – В ее глазах я читаю тоску.
– Это очень печально, – осторожно выбирая слов а, отвечаю я. – Мне всегда нравился доктор Крейц.
Герман, мальчик с нездорово-бледной кожей, отмеченной рябинами от оспы, пожимает плечами:
– Я слышал, щас многие намыливают веревку. Жиды особенно. Боятся, что дальше будет хуже. Хотя по мне, так быть покойником – хуже некуда.
Он делает глоток воды и смотрит на меня в упор. За столом повисает неловкая пауза.
– У СС есть работа, и они делают ее на совесть, – грозно вступает вдруг Томас. – Я знаю об этом не понаслышке, ясно? А ты, коли не знаешь, помолчи лучше.
Мы все с изумлением смотрим на Томаса.
– А я чё? А я ничё. – Герман шмыгает носом.
– И вообще, – продолжает Томас ворчливо, – кому хуже оттого, что пара-тройка жидов или еще каких поганцев коньки отбросит? Чем меньше этих паразитов вокруг, тем лучше. – Он бросает взгляд на циферблат уличных часов на высоком здании напротив. – Пошли уже. А то на собрание гитлерюгенда опоздаем.
Мальчишки тут же поднимаются из-за стола, шаркая подошвами и скребя по мостовой ножками стульев.
Томас задерживает на мне взгляд немного дольше, чем нужно, но наконец поворачивается спиной, а я с облегчением смотрю ему вслед, когда он с друзьями шагает к остановке на Марктплац. Бедняга Томас! Он, конечно, подрос, но так и остался худым и угловатым. Да уж, не арийский идеал. Но, судя по тому, как он вступился за меня только что, похоже, он считает, что теперь его очередь защищать меня, как когда-то я защищала его.
– Он в тебя втюрился, – замечает Эрна, тоже глядя ему вслед. – Вот это поклонник! – И она хихикает в первый раз за все время, что мы вышли из ее дома. – Твой тайный возлюбленный, а? – Она игриво тычет меня локтем в бок, а я сердито отмахиваюсь от нее, чувствуя, как к щекам приливает краска.
– Мне тоже пора. – Я отворачиваюсь. – Я обещала пообедать дома, прежде чем идти на собрание. Извини, Эрна, пешком я не пойду. На трамвае быстрее.
Подходя к остановке, я чувствую себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Мне становится тяжело и тошно. Может, из-за того, что Карл скоро уезжает. Или из-за отца Эрны. Или из-за новости о докторе Крейце. Или из-за того, что Эрна подумала, будто я влюблена в Томаса. А может быть, потому, что я приняла решение не встречаться с Вальтером завтра утром. Или просто из-за жары.
Подъезжает вагон, битком набитый потными рабочими в спецовках. Они едут со смены – сначала на трамвае до вокзала, через весь город, а оттуда по домам. Работают они на фабриках и складах в Линденау и Плагвице. Я с трудом втискиваюсь на площадку, где мне приходится стоять затаив дыхание, – прямо перед моим носом покачивается потная, волосатая подмышка здоровенного дядьки, который держится за ременную петлю на потолке.
