– Пошли. – Снорри идёт, положив топор на плечо. Что-то кровавое мелькает в смертном свете и отражается от лезвий топора обратно в Ад.
Мы проходим ещё милю, или десять, по пыли. Я начинаю различать фигуры вдали – души, бредущие по равнине, или сбившиеся в группы, или просто стоящие там.
– Приближаемся. – Снорри взмахивает топором в сторону бесплотного духа человека среди камней в нескольких сотнях ярдов впереди. – Чтобы пересечь Слидр, нужна отвага. Это заставляет многих медлить.
– Похоже, этого держит не только недостаток отваги! – Из рук и ног души торчат колья.
Снорри качает головой и идёт дальше.
– Разум здесь создаёт свои собственные узы.
– Так все эти люди обречены странствовать здесь вечно? И они никогда не перейдут реку?
– Люди оставляют от себя эхо… – Он медлит, словно пытаясь припомнить слова. – Эхо, разбросанные по всему пространству смерти. Это – сброшенные кожи. Мёртвым приходится оставить здесь всё, что они не могут перенести через реку.
– Откуда ты всё это берёшь?
– От Кары. Я много месяцев путешествовал с вёльвой к двери смерти – странно было бы, если б я не спросил у неё, что мне ожидать!
Это я оставляю без ответа. Сам-то я у неё как раз ничего и не спрашивал, но с другой стороны я и не собирался сюда отправляться.
Мы взбираемся на низкий гребень, и за ним начинается спуск. Там под нами течёт река – блестящая серебряная лента в долине, которая вьётся в серую даль. Единственное в этом жутком месте с хоть какими-то признаками жизни. Я дёргаюсь вперёд, но тут земля обваливается и сыплется с обрыва высотой чуть больше моего роста, а у его основания разросся крюк-шиповник, чёрный и скрюченный, каким бывает в лесу после первых морозов.
– Нам придётся пройти… – я осекаюсь. На границе шиповника какое-то движение. Я смещаюсь, чтобы разглядеть получше. Это мальчик от мильного камня, он бродит среди шипов, и те начинают блестеть. – Эй!
– Оставь его, Ял. Этого не изменишь. Так оно было сотню лет до нашего прихода, и будет продолжаться, когда мы уйдём.
Если мы уйдём!
– Но…
Снорри принимается искать более лёгкий путь вниз. А я не могу тронуться с места. Словно шиповник и меня поймал на крючок.
– Эй! Погоди! Не шевелись, и я тебя вытащу. – Я оглядываюсь в поисках такого спуска с утёса, который не заведёт меня в тернии.
– Я не пытаюсь выбраться. – Мальчик останавливается и смотрит на меня. Даже с этого расстояния его лицо выглядит кошмарно – кожа содрана шиповником, плоть порвана и усеяна шипами, вонзившимися до самых костей.
– Что… – Я делаю шаг назад, поскольку земля под ногами крошится, и песчаная почва осыпается с обрыва. – Какого чёрта тогда ты там делаешь?
– Ищу своего брата. – Кровь капает с его губ. – Он где-то там.
Он снова бросается на шипы. Они длиной с его палец и на конце каждого маленький крючок, который вонзается в плоть.
– Стой! Христа ради!
Я пытаюсь слезть вниз там, где утёс опускается, но он обваливается, и я отскакиваю обратно.
– Он не остановился бы, если б там был я. – Эти слова звучат неровно, поскольку щёки мальчика порваны. Я уже едва вижу его в зарослях шиповника.
– Перестань… – Рука Снорри хватает меня за плечо, и он оттаскивает меня, несмотря на мои возражения. – Нельзя тебе в это ввязываться. Здесь всё – западня. – Он уводит меня прочь.
– Мне? Разве это место не поймало тебя на крючок с тех самых пор, как ты впервые услышал о ключе? – Впрочем, это всего лишь слова, без страсти. Я не думаю о Снорри. Я думаю о своей сестре, которая умерла, не родившись. Я думаю о мальчике и о его брате, и о том, что сделал бы я ради спасения своей сестры. Намного меньше этого, говорю я себе. Намного меньше.
Я проснулся всё ещё пьяным, и в моей голове стучало так много бесов, что прошла вечность, пока до меня дошло, что я в тюремной камере. Я лежал на жаре, крепко зажмурив глаза от боли, под слепящим светом, который обрушивался через маленькое высокое окно. Я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы позвать на помощь или потребовать меня освободить. В конце концов меня нашёл Омар. Не знаю, сколько времени прошло. Достаточно, чтобы через меня прошёл кувшин воды, отчего камера стала вонять чуть больше, чем до моего в ней появления.
– Пойдём, старый друг. – Он помог мне подняться и сморщил нос, всё ещё ухмыляясь. Стражники неодобрительно смотрели мимо него. – Зачем вы, северяне, так поступаете с собой? Пить нехорошо, даже если Бог этого не запрещал.
Я прошёл, по коридору до сторожки, пошатываясь, морщась и глядя на мир прищуренными глазами.
– Я больше никогда не буду пить, так что давай не будем об этом. Хорошо?
– Ты хоть помнишь, что с тобой вчера случилось? – Омар подхватил меня, когда я вывалился на улицу, и, закряхтев от напряжения, помог удержаться на ногах.
– Что-то насчёт верблюда? – Я припомнил какую-то ссору с верблюдом в предрассветные часы. Он косо посмотрел на меня? Определённо, я решил, что он в ответе за отпечаток копыта на моём заду, и за все прочие несчастья, которые мне пришлось претерпеть от этих зверей. – Йорг! – вспомнил я. – Ёбаный Йорг Анкрат! Он был там, Омар! На той крыше. Ты должен предупредить калифа!
Я знал, что между королевствами Лошадиного Берега и Либой идёт вражда, с набегами за море и прочим. А Анкраты в союзе с домом Морроу, а значит, враждуют с Либой. Сложно сказать, что мог бы сделать один человек калифу Либы, особенно если его голова на утро болела, как у меня. Но речь шла о Йорге Анкрате, который уничтожил герцога Геллетара вместе с армией, замком и горой, на которой все они находились. Несколько месяцев спустя после взрыва мы возвращались через Геллет, и небо было по-прежнему… – Иисусе! Взрыв. В пустыне! Это был он, не так ли?
– Он. – Омар осенил себя жестом, прося у Аллаха защиты. – Он встречался с моим отцом, и теперь они друзья.
Я остановился посреди улицы и некоторое время думал об этом.
– Начинает строить свою империю смолоду, да? – Впрочем, это произвело на меня впечатление. У моей бабушки были союзники в Либе – она повсюду заводила знакомства в поисках хороших браков. Но она хотела найти кровь, которая, смешавшись с кровью её сыновей, произведёт ценного наследника – того, кто заполнит прорехи в видениях будущего Молчаливой Сестры… мою сестру. У Йорга Анкрата иные планы, и я раздумывал о том, как скоро они приведут его в Вьену, чтобы представить Конгрессии свою кандидатуру и потребовать трон Империи. – Интересно, как далеко это его заведёт?
– Ну и как он тебе? – Омар вернулся за мной – сын калифа ждал меня на пыльной улице. Казалось, его удивительно сильно интересует мой ответ. Я понял, что раньше никогда не видел его так ясно, как сегодня, под гнётом боли, которую причинил сам себе. Омар – мягкий, пухлый, плохой игрок, слишком богатый, слишком дружелюбный. Но когда он так напряжённо смотрел на меня, как смотрел обычно лишь на рулеточное колесо, я понимал, что Матема видела в нём другого человека: того, кто не только внесёт мой ответ в уравнение невероятной сложности, но ещё и решит его. – По силам ли ему его амбиции?
