Снорри пропускает пыль сквозь пальцы, и она улетает с ветром. На миг это всего лишь пыль. А потом я вижу его. Страх. Словно пыль вдруг оживает, кружится, падая, и в ней мелькает лицо – младенца, ребёнка, невозможно различить, это может быть кто угодно… я… внезапно это я… лицо стареет, покрывается морщинами, высыхает, виднеется череп, и всё исчезает. Остаётся лишь ужас, словно я видел свою жизнь, показанную за одно мгновение – которая развеялась, как пыль на ветру, и была столь же бессмысленной.
– Пошли. – Мне надо убраться отсюда, двигаться, не думать.
Снорри идёт впереди в том направлении, куда отправились души, хотя сейчас уже от них не осталось ни следа.
Мы идём целую вечность. Здесь нет ни дней, ни ночей. Я хочу есть и пить, сильнее, чем когда-либо в жизни, но мне не становится хуже, и я не умираю. Возможно, еда, питьё и смерть здесь просто не случаются – здесь только ожидание и боль. Это место опустошает. Я слишком высох, чтобы жаловаться. Здесь лишь пыль, камни, холмы вдалеке, которые никогда не приближаются, и спина Снорри, который всё время двигается.
– Интересно, что сказала бы Аслауг об этом месте. – Возможно, оно и её бы испугало: здесь никакой тьмы, а мёртвый свет не даёт тепла и не отбрасывает тени.
– Здесь лучшим союзником был бы Баракель, – говорит Снорри.
Я кривлю губы.
– Этот нервный старый девственник? Он уж точно нашёл бы здесь кучу тем для своих лекций о морали.
– Он воин света. Мне он нравился, – говорит Снорри.
– Мы говорим об одном и том же надоедливом ангеле?
– Может и нет. – Снорри пожимает плечами. – Мы дали ему голос. Он построил себя из нашего воображения. Возможно, для тебя он был другим. Но мы оба видели его у двери аномагов. Тот Баракель нам бы пригодился.
Мне приходится кивнуть. Высотой в несколько ярдов, златокрылый и с серебряным мечом. Может, Баракель и был занозой в заднице, но сердце у него в нужном месте. Прямо сейчас я был бы рад, чтобы он сидел в моей голове и рассказывал, какой я грешник, если бы это значило, что он выскочит в реальность, когда возникнут проблемы.
– Думаю, я недооценил…
– Что? – Снорри останавливается, вытянув руку, чтобы и я тоже остановился.
Прямо перед нами мильный камень – старый, серый, выветренный. На нём римская руна "шесть" и с одной стороны блестит свежая кровь. Я оглядываюсь. Больше ничего, только этот мильный камень в пыли. В отдалении, далеко позади нас, среди очертаний громадных валунов, разбросанных по равнине, я едва могу разглядеть тот, который искривлён вправо, почти как буква "г".
Снорри встаёт на колени, чтобы рассмотреть кровь.
– Свежая.
– Вы здесь быть не должны. – По лицу сказавшего это мальчика ручейками течёт кровь. Это маленький ребёнок, который сам не выше того мильного камня. Только что его здесь не было. Ему не больше шести или семи лет. На его черепе вмятина, светлые волосы алые с одной стороны. Кровь стекает параллельными линиями по левой стороне лица, заливает глаз, разделяет его, как у самой Хель.
– Мы просто идём мимо, – говорит Снорри.
Позади нас раздаётся рычание. Я поворачиваюсь, медленно, и вижу приближающегося волкодава. Я видел волка Фенриса, так что встречались мне звери и побольше, но это огромный пёс, его голова на уровне моих рёбер. У него такие глаза, которые говорят, как ему приятно будет тебя есть.
– Нам не нужны неприятности. – Я тянусь за своим мечом. Мечом Эдриса Дина. Рука Снорри накрывает мою, не давая мне вытащить клинок.
– Не бойся, Джастис тебя не тронет. Он пришёл только чтобы защитить меня, – говорит мальчик.
Я поворачиваюсь, чтобы видеть их обоих.
– Я и не боялся, – лгу я.
– Страх бывает полезным другом, но он всегда плохой хозяин. – Мальчик смотрит на меня, кровь капает на пыль. Его слова слишком взрослые для мальчика. Я раздумываю, не запомнил ли он их из той же книжки, что читал и я.
– Почему ты здесь? – Спрашивает его Снорри, встав на колено, чтобы быть с ним на одном уровне, хотя и на расстоянии. – Мёртвым надо пересечь реку.
Пёс обходит кругом и встаёт у мильного камня, а мальчик протягивает руку и гладит его по спине.
– Я решил остаться здесь. Когда перейдёшь реку, нужно быть сильным. Я беру лишь то, что мне нужно. – Он улыбается нам. С виду он милый ребёнок… за исключением всей этой крови.
– Слушай, – говорю я. Иду в его сторону мимо Снорри. – Не стоит тебе быть здесь од…
Внезапно пёс становится больше Фенриса, и его охватывает огонь. Языки пламени окутывают зверя от головы до когтей и горят в его глазах. Его пасть в футе от моего лица, и когда он её раскрывает, чтобы взвыть, из глотки вырывается инферно.
– Нет! – Я закричал и обнаружил себя лицом к лицу с джинном, в самом сердце песчаной бури. Каким-то образом мне снова удалось пресечь его попытки вышвырнуть меня из моего тела. Возможно, его отпугнула адская гончая того мальчика. Меня-то она уж точно перепугала до чёртиков!
Я видел джинна лишь потому, что каждая поднятая ветром песчинка, пролетавшая через его невидимое тело, раскалялась добела, открывая сиянием форму духа, а с другой его стороны ветер выносил уже горящий песок. Передо мной был демон, какими я их всегда себе представлял, прямо из зловещих фантазий священнослужителей – с рогами, клыками и раскалёнными добела глазами.
– Блядь. – Затем мне открылось, что очень сложно убежать, когда ты по грудь в песке. А следующее открытие оказалось ещё хуже. Сквозь бурю я разглядел тело, лежавшее на дюне позади джинна. Мимолётное затишье позволило разглядеть лучше… и каким-то образом оказалось, что это я там лежу, разинув рот и глядя вверх невидящим взором. То есть наблюдал за этим я – выброшенная из тела душа, которую засасывало в Ад!
Джинн располагался прямо передо мной, очерченный светящимся песком, летевшим сквозь него. Он просто стоял там, между мной и моим телом, так близко – только руку протяни. Ему не нужно было даже толкать меня – казалось, сама дюна рада засосать меня. Испуганный до беспамятства, я сунул руки вниз и попытался вытащить меч, но песок победил меня, и рука оказалась пустой. Я схватил ключ с груди, не зная, как он может помочь… или был ли это вообще ключ, если в точности такой же висел на шее моего тела, когда я мельком видел себя во время затишья. Я вцепился в ключ изо всех сил.
– Давай! Дай мне хоть что-то!
В тот же миг песок вокруг меня осыпался, открыв люк, криво вставленный в дюну, и оказалось, что я уже на две трети в него провалился. И, как песок падал в него, так падал и я. Мне удалось выставить обе руки и задержаться, раскачиваясь над знакомой бесплодной равниной, освещённой всё тем же мёртвым светом.
– Ой, да ладно!
На дюне опереться было не на что, я по-прежнему дюйм за дюймом соскальзывал в дыру, и тогда схватился за единственное, что там было. Я почти ожидал, что мои руки загорятся, но, несмотря на эффект с песком, я не почувствовал никакого жара от джинна – только взрыв безмолвной ярости и ненависти.
