Потом слышу далёкий крик, моя голова падает набок, и я вижу, как огромный стражник спотыкается и пролетает мимо Эдриса, отступившего в сторону. Рука стражника брызжет кровью в том месте, где её порезал клинок убийцы. Это Роббин, один из любимчиков матери, ветеран войн, которые шли ещё до моего рождения – а возможно и до её рождения. Эдрис двигается, чтобы его прикончить, но Роббин, взревев, отбивает удар мечом, и проводит свою атаку. Звуки ужасные: грохот клинков, топот ног, хриплые вздохи. Я уже не различаю мелькание мечей. Всё становится тусклым, звуки стихают. Я встречаюсь глазами с матерью. Они тёмные и стеклянные. Она меня не видит. Её ладонь раскрыта, тянется ко мне в свой последний миг, а конус орихалка отлетает от пинка одного из дерущихся и исчезает под длинным диваном у дальней стены.
Поверх головы матери я вижу, что у Эдриса уже рана в боку, полученная в бою. А теперь клинок Роббина разрезает ему щёку до кости, окрасив лицо в алый цвет. Эдрис отвечает диким ударом, вонзив клинок глубоко в мышцу бедра Роббина, прямо над коленом. Тот шатается, но не падает. Он отпрыгивает, чтобы встать между Эдрисом с одной стороны и нами с матерью с другой, хотя мы оба, должно быть, выглядим мёртвыми. На самом деле я и думаю, что мы мертвы. Я слышу слабые крики вдали. Эдрис сплёвывает кровь, бросает раздражённый взгляд на Роббина, а потом быстро смотрит на тела на полу. Решив, он разворачивается на пятках и с поразительной скоростью выбегает в дверь.
Сейчас темно. Холодно. Большие руки поднимают меня, но это всё уже так далеко.
***
Сейчас темно. Холодно. Большие руки поднимают меня.
– Я сам убью его! – Получилось лишь прошептать, хотя хотелось крикнуть.
– Кара! Он просыпается! – Голос Снорри.
Я открыл глаза. Они болели. Небо над головой было окрашено в глубоко багровый цвет и быстро темнело.
– Убью этого уёбка. – Наверное, кто-то дал мне выпить кислоты – больно было произносить каждое слово.
– Кто ты, и что сделал с Яланом Кендетом? – Надо мной показался ухмыляющийся Снорри и протянул фляжку с водой.
Я бы ударил его, но в руках не оставалось сил, и не только в руках.
– С-сколько? – спросил я.
– Больше недели. – Подошла Кара с озабоченным видом, держа орихалк, чтобы изучить моё лицо. Она пристально посмотрела в каждый глаз, поднимая веки большим пальцем.
– Дай сюда! – Мне удалось положить руку ей на ладонь, и, нахмурившись, она позволила мне взять бусину металла.
– О́дин! – Туттугу только подошёл с охапкой валежника, и бросил его, чтобы прикрыть глаза. Хеннан спрятался за его спиной. Орихалк вспыхивал и угасал в моей руке, испуская в ночь ослепительные лучи, выхватывавшие случайным образом из темноты ближайшие деревья, от которых по траве расходились странные светлые тени. Я выронил его и отпустил руку.
– Это была правда… – Что-то поднялось по моему воспалённому горлу и сдавило его, так что я больше ничего не мог сказать. Вместо слов я перекатился на бок, лицом вниз, закрыв его рукой. Меня всё ещё переполняли эмоции юного Ялли – маленького мальчика, которого я уже не знал. Он всё ещё смотрел в остекленевшие невидящие глаза матери, и это горе, кровавое страдание, затопило меня, разрывая грудь. Столько несчастья, что негде было его скрыть. Я не мог вспомнить, испытывал ли когда-нибудь настолько глубокое и ужасное чувство, что в груди не оставалось места для воздуха.
Руки Кары легли мне на плечи.
– Тутт, принеси ещё дров. Снорри, помоги ему. И мальчишку возьмите.
– Но… – начал Снорри.
– Живо!
Наконец, содрогнувшись и всхлипнув, мне удалось сделать вдох. Снорри и Туттугу быстро ушли прочь, и Хеннан за ними.
– Иисусе! – Я изо всех сил ударил по земле. – Останови это!
Кара продемонстрировала мудрость вёльвы, долгое время не говоря ни слова.
Оказалось, что сильные эмоции – это костёр, а костру нужны дрова. Без подтопки он гаснет, становясь жарким прикрытым сиянием, готовым снова вспыхнуть, но оставляя место для иных забот. Когда Снорри и Туттугу наконец вернулись с половиной леса в руках, вокруг было достаточно темно, чтобы скрыть стыд в моих красных глазах.
Я понял, что мучительно хочу пить, и осушил целую флягу воды. Снорри и Туттугу принялись разводить костёр и готовить еду. Сейчас я видел Снорри с новой стороны, и возможно впервые понимал, какое горе он, наверное, носил в себе всё то время, что мы путешествовали вместе. Теперь мне частично стало ясно, что стояло за этим человеком, когда я смотрел на него сверху вниз в кровавых ямах, что лежало за его словами: "Ведите медведя побольше".
Я сделал глубокий вдох.
– Где тролли? – Я скорее заметил отсутствие острой лисьей вони, чем грозных гигантов, маячащих со всех сторон.
– На Высокогорье Ренара. – Снорри сломал ветку и подбросил в костёр. – Мы попрощались с Горготом две ночи назад.
– То есть мы в…?
– В Роне. В провинции Аперлеон, в десяти милях к югу от развалин Компера.
Я принюхался, представив, что смогу учуять запах гари из этого города.
– Я должен его убить.
Снорри и Туттугу переглянулись, огонь раскрашивал их лица.
– Кого?
– Эдриса Дина, – сказал я, понимая, что такому профессиональному трусу, как я, желание – необходимость – отомстить принесёт огромные неудобства. Как игроку в покер, страдающему от желания широко улыбнуться всякий раз, как открывает туза.
– Конечно, Эдриса Дина надо убить. В этом я с тобой. – Снорри повернулся ко мне лицом, и теперь, когда огонь светил ему в спину, оно оказалось скрыто в тени. – Но неужели понадобилось две недели сна, чтобы прийти к такому заключению? Он уже дважды пытался тебя убить. И меня.
Снорри понимал, что я узнал нечто во сне – и таким образом он спрашивал меня, сколько я готов ему рассказать. Я вытер нос рукавом и снова шмыгнул. Аромат похлёбки Туттугу донёсся до меня вместе с пониманием, насколько сильно я хотел есть. Наверное, они чем-то кормили меня по пути, но всё равно этого было совершенно недостаточно. И, тем не менее, несмотря на голод, я встретился взглядом со Снорри.
Первым заговорил Туттугу.
– Дин лишь раз пытался меня убить, и я уже с радостью сбросил бы его с обрыва. – Он помешал похлёбку. – Зачем Ялу новый повод сердиться? Этот человек уже дважды на него нападал.
– Трижды. – Я задрал рубашку. И там, прямо под левой грудной мышцей, виднелся белый шрам длиной в полтора дюйма. Раньше я говорил, что это Мартус порезал меня кухонным ножиком – и сам в это верил. А в последнее время утверждал, будто это боевая рана с перевала Арал. Я знал, что это ложь. А теперь я знал, что это сделал Эдрис, тем же мечом, что пронзил мою нерождённую сестру и мою мать. А потом перерезал ей горло. Сестру? Не знаю, откуда я знал, что ребёнок был бы моей сестрой… но я знал. Волшебница, которой была уготована роль, предвиденная Молчаливой Сестрой – ключевая фигура на доске Империи, сидящая между Красной Королевой и Синей Госпожой.
