Сторожей у сельского головы много никогда не случалось. Хорошо, хватало выставить на четыре вышки, торчавших по углам и оставить двоих бродить промеж домов. Еще лучше, что смог их вооружить. Может, в городе те карабины и за оружие б не сошли, то ладно. Здесь радовались любой нужной вещи. А уж настоящим нарезным, на семь зарядов, самовзводным железякам — в особенности. Только вот с патронами с недавних пор стало совсем не ахти. Одна надежда: Альянс все же наведет порядок, хотя верилось в то с трудом. Что должно снова случиться, Господи милосердный, чтобы города объединялись? Ох и брешут чать люди, чтоль, а?!
На вышках, натужно пялясь в тьму за стеной, стояли всяк по-своему. Кто вертел головой по сторонам, стараясь если не увидеть, так хоть услышать, а кто сидел смирно. Да и верно, чего уловишь человеческим-то ухом ночью посреди бескрайнего травяного моря? Скорее запутаешься, сам себя накрутишь и натворишь чего ненадобного. Но то всего на одной вышке, где елозил по узковатому коробу совсем зеленый Мураш. На остальных, хвала Всевышнему, голова сподобился найти нормальных взрослых мужиков. Что там тот Мураш, только-только пятнадцатую весну разменявший?
Джонбуль, из бывших наемников, уже с сединой в башке, Лешак, разменявший двадцать пять и Бредень, годившийся в свои тридцать с гаком, небольшим таким гаком, тому же Мурашу в батьки. Вот эти-то, становой хребет, на них селяне полагались как на самих себя. И уж ладно, что Бредень через день на вышку именно бредет, заплетая да еле волоча ноги.
Все знают, горе у него, три года назад из городских охранников выгнали. Страдает человек, не видно, что ли? Кто ж после такого в самый зад округи ехать захочет? Зато опытный, умелый, стреляет, когда трезвый — любо да дорого. А что руки каждый день трясутся, так то не страшно. Как что случись, уж не подведет. Точно вам говорю, ни за что не подведет.
Мураш, потихоньку становящийся опытнее, на себе понявший многое, ладил себе стульчак из обрубка бревнышка и прихваченного тулупчика. Знаем мы эту вот жару, ага. В мае жди-не жди, а холодину ночную проморгаешь легко. Точно, как пить дать, это Мураш помнил до сих пор ноющим пахом, куда отдавал воспаленный пару недель назад пузырь.
Факела, потрескивая, разгорались от ворот и до второго въезда, открываемого только для стада. Мураш, нахохлившись, ловил ртом воздух, становящийся все прохладнее. Ранняя жара, навалившаяся нежданно, выматывала. Чего уж, самому себе не наврешь, а в сторожа он пошел и из-за лени. Ну не любил днем работать, пасти, рыть, косить, таскать и остальное. Остального хватало по египецку макитру, а Мураш ей как-то пользоваться не хотел. Днем спишь, ночью торчишь. Раз в неделю выходной, делай чего хочешь, не жизнь, сказка.
Из степи, переливаясь длинными сбивками, накатил вой. Пронзительный, тоскливый, глухо затухающий злым рыком, ушедшим в еле слышное ворчание. Глухое, неожиданно низкое, поднявшее все волосы дыбом. Мураш, замерев, не уловил упавшее бревнышко, точнехонько жбякнувшее его по ступне. И смог удержаться от крика, лишь закусив рукав и ловя глазами блескучие белые звезды боли. Кто там, что, а?!
Уронив тяжело упавший тулуп, ухватил карабин, упер ложем между ошкуренных верхушек бревен, приложился к прицелу. Еле-еле работающий ночник, в половину ружья длиной, вспыхивал мерцающей зеленью, ловя обманные тени, падающие повсюду. Сопя, Мураш водил стволом, пытался поймать хотя бы что-то… Не выходило.
Сердце билось внутри как у кролика. Дыхдыхдыхдых, Мураш старался не шуметь, но не выходило. На соседней вышке Джонбуль еле слышно звякал ложкой и в ус не дул. Ну, как же так, а? Мураш злился, но ничего не говорил. Хотя вой вроде бы больше не повторялся.
— Эй, ты чего там елозишь?
Полторашка, старший караульных, стоял внизу, не поднимаясь наверх. Неужто тоже ничего не слышал?
— Вой слыхал?
Тот сплюнул, поправил кобуру с большим «люггером» на торчащем животе.
— Ну, слыхал. Волк, че уж.
Мураш закивал. Ну да, волк, чего ж еще-то?
В волка верить хотелось куда больше. Но как-то… не верилось.
Мураш хмуро посмотрел на старшего, топочущего дальше по улице. Да и ладно, и хорошо б, что бы там волк оказался. Но если чего…
Звезды кружились, нарезая хитрые кривые и закручиваясь спиралями. Ночная прохлада обернулась стужей, сковала пальцы, ломала дыхание острыми кристалликами, трещала деревом карабина. Нахлынувшую тишину разрезал странный свист, соловьино летающий где-то внизу. От него хотелось зарыться в густой и воняющий недавно выделанной овчиной тулуп, читать вслух молитовку и страшно жаждать хотя бы краешек рассвета. Хотя немного, хотя самую тонкую розовеющую полоску…
Мураш, скрипнув выстуженным горлом, ухватился еле слушающейся рукой за бортик. Скрипнул треснувшим деревом, охнул от щепок, впившихся под ногти. Кровь закапала тут же, не лениво, а совсем даже весело покатилась торопливыми темными шариками. Снизу, смешиваясь со свистом, поднимался вверх сопящий и ухающий хрип. Поднимался вместе со стуком от лестницы, ходившей ходуном. Ступени скрипели, прогибаясь под кем-то тяжелым.
Тело не слушалось, голова отдавала колоколом часовенки, колени тряслись, не давая встать. Мураш всхлипнул, ухватившись за валяющийся карабин. Оперся, подтягивая себя к краю площадки, как мог — нажал на предохранитель, боясь выглянуть вниз. Зубы стучали, дыц-дыц, друг о друга, с костяным противным звуком.
Он перевалился, нацелив ствол на пыхтящего кого-то. Заорал, почувствовав ледяной металл спусковой скобы и стараясь нажать, вдавить ее, потянуть сильнее. Но пока у Мураша получался только крик. Рвущийся из озябших до дрожи легких, из ледяного горла, рвущийся наружу, но никак не мешающий тому, кто старательно шел за ним.
Джонбуль, дрожа бледно-мучнистым лицом с плачущими кровью глазами, дергано полз вверх. Скалился белыми зубами провал рта, надсадно хлюпал горлом. Лестница тряслась, мертвец, недавно бывший товарищем Мураша, рвался к живому.
Карабин грохнул, еще, еще. Пламя высветило погибшего ярче, выхватило безумие, искорежившее лицо. Мураш кричал, давился слезами от страха, приклад снова вмазал в плечо. С лестницы несло кровью и гречневой кашей с мясом. Той самой, что Джонбуль только вот-вот ел на своей вышке. Мураш бормотал под нос, читал защитную, еле вспоминая слова. И, скрежеща латунью о сталь, поспешно заряжал карабин. Не-не, с поста он спускаться и не думал, ни за что. Хватит, здесь посидит, с высоты поглядит.
Лучше бы он…
Черную кляксу он рассмотрел сразу. Увидел метнувшуюся к тыну тень, подхватился углядеть ее в ночной прицел. Факелы по улице не горели, лишь ветер разносил остатки вонючего дымка. Тень прыгала ломаными быстрыми прыжками, пряталась в темноте у домов. И что-то несла. Что-то…
Когда Мураш уже захотел стрелять, «что-то» еле слышно пискнуло и заплакало. Спуск сторож так и не выбрал. А подруга «тени», как оказалось чуть позже, все это время пряталась под вышкой. Так что… не вышло у него дожить до рассвета.
Глава третья: каждый должен делать свое дело
Село гомонило на сотни разных голосов. Заполошенно визжали бабы, в тон им подвывали молодки и совсем молоденькие девчонки. Угрюмо перебрасывались матюгами хозяева и тут же, поддакивая, вступали наемные работники и приживалы. Село густо наливалось гулом и воплями. Село смердело страхом и недавней смертью. А уж запах крови разлился по накатывающей дневной жаре так, что не уловить оказалось невозможно.
