Еще более тревожным, с точки зрения партии, было то, что «в определенных кругах интеллигенции становится „модным“, своего рода признаком „хорошего тона“, иметь в квартире вместо картины или эстампа – икону, возвеличивать „исторические заслуги“ церкви и „моральные достоинства“ религии и, наоборот, – высказывать ироническое или даже неприязненное отношение к атеизму»
824. Как сформулировал литературный критик Феликс Кузнецов в статье, опубликованной в «Науке и религии» в 1972 г., «чем полнее и эффективнее будет решаться в нашем обществе вопрос о хлебе насущном, тем быстрее будет вставать перед людьми весь непростой комплекс проблем, связанных с хлебом духовным». Советские писатели ищут на них ответы «в разных, не всегда результативных направлениях» и иногда запутываются во «внеисторических, бесклассовых иллюзиях в отношении нашего исторического прошлого и настоящего, когда в качестве истока и резервуара духовных ценностей современного социалистического общества утверждалось патриархальное крестьянство, а также абстрактно понимаемый „национальный дух“»
825. Даже немногие представители творческой интеллигенции, принимавшие участие в атеистической работе при Хрущеве, теперь, как Тендряков, все более отстранялись от атеистического проекта.
В 1950–1960‐е гг. Тендряков занял особое место в советской литературе, создавая атеистические произведения в жанре деревенской прозы
826. Хотя произведения Тендрякова строились вокруг деревенской тематики, они несли в себе совершенно иное послание, чем произведения большинства его современников, работавших в этом жанре. В отличие от таких писателей, как Солоухин, считавших деревенскую жизнь сокровищницей аутентичной духовности и национального наследия, Тендряков создавал идиллические образы сельской культуры и обращался к теме ностальгии по религиозным традициям, чтобы показать ошибочность попыток укрыться от современности в мире, обреченном на отмирание. Если Тендряков начинал литературный путь как приверженец советского атеизма, то к концу 1960‐х гг. он все громче критиковал атеистический проект, создавая такие произведения, как «Апостольская командировка», где ставились под сомнение материальные и духовные ценности коммунистической идеологии и даже отвергался воинствующий атеизм. Вскоре после злополучного собрания в редакции «Науки и религии», на котором он схлестнулся с Крывелевым по поводу воинствующего атеизма, Тендряков представил записку в Центральный комитет, где в полном объеме изложил свое мнение относительно советского атеизма. Тендряков доказывал, что воинственность атеистической пропаганды может иметь опасные политические последствия, и взамен призывал к более тесному сотрудничеству с верующими ради единства советского общества. Тендряков писал, что «так называемый „воинствующий атеизм“ в том виде, в каком он у нас существует» должен быть признан «вредным» и «опасным», потому что он ведет к отчуждению верующих от общества, создает разделение и напряженность, которые могут подорвать сплоченность советского общества. За десятилетия атеистической работы «мы, увы, так и не смогли „осилить бога“», тогда как численность верующих продолжает расти от двадцати, тридцати или сорока миллионов до, возможно, ста миллионов. Кто же эти миллионы, спрашивал Тендряков – «враги ли нам, нашему строю, нашей политике? Или же нет?»
827
Что должна делать партия с тем фактом, что миллионы граждан страны остаются верующими? До сих пор, писал Тендряков, в этих вопросах партия полагалась прежде всего на репрессивные административные меры, которые проводили в жизнь плохо обученные атеистические кадры. Такой работник был «не только крайне невежественен в вопросах религии, но зачастую считает это невежество доблестью». И поскольку такой атеист был невежественным и некомпетентным, все, что ему оставалось, – «увильнуть, спрятаться, отмолчаться, втихомолку пнуть противника административным сапогом». Но, спрашивал Тендряков, разве опасность от такого воинствующего атеизма не перевешивает пользу? Поскольку «никто не сомневается, что современный верующий не враг» и религия по-прежнему является важной частью жизни миллионов советских граждан, Тендряков доказывал, что не принимать это во внимание было бы «преступной беспечностью». Он описывал свои беседы со студентами, литераторами, деятелями искусства и учеными, которые, хотя сами и не были верующими, сочувственно отзывались о религии. Тендряков настаивал, что агрессия со стороны атеистов может заставить «неискушенных сторонних наблюдателей» думать, что «в борьбе атеизма с религией правда на стороне религии». Это, в свою очередь, приведет к росту числа «сочувствующих» религии, «которых во много раз больше, чем самих верующих». Не лучше ли было бы «ее [религию] поддерживать, ибо она несет в массы пусть примитивные, но все-таки человеколюбивые идеалы»? Важнейшей целью советской религиозной политики, как предлагал Тендряков, должно стать «единение с верующими на почве признания общечеловеческих норм нравственности и справедливости, которые являются общими для религии и коммунизма»
828.
В своей докладной записке ЦК КПСС «По вопросу оценки писателем В. Ф. Тендряковым современного состояния атеистической работы в стране» директор ИНА Окулов признал правоту Тендрякова относительно возрастающего интереса советского общества к религии, но не согласился с его заключением, что это сочувственное отношение стало результатом «извращений, допускаемых в борьбе с религией». Окулов разъяснял ЦК, что Тендряков утратил веру в атеистическую миссию, потому что он не понимает всей сложности процесса секуляризации. «Процесс преодоления религии оказался по ряду причин более сложным и длительным, чем это ожидалось и предполагалось в те годы, когда атеизм в нашей стране становился массовым», – отмечал Окулов. Хотя «общая тенденция» свидетельствует об упадке религиозности, это «сложный процесс, который в отдельные периоды и в определенных условиях не исключает некоторого роста числа верующих». Поэтому преодоление религии «идет не только по пути перехода верующих на позиции атеизма, но и по пути деформации и размывания религиозных взглядов». Тендряков же, поскольку он не осознает сложности секуляризации, как доказывал Окулов, представляет себе религию как «нечто, обладающее чуть ли не мистической жизненной силой и стойкостью». В своих рассуждениях Тендряков руководствуется «логикой капитуляции перед религией», что ведет в конечном итоге к ее дальнейшей консервации. Если довести эти рассуждения до логического вывода, «нужно думать не о преодолении религии, но главным образом о том, чтобы „цементировать общество“, разделенное на верующих и неверующих». Но, по мнению Окулова, руководствоваться в атеистической работе лишь универсальными моральными принципами означает игнорировать не только «мировоззренческую суть» марксистского атеизма, но и его классовую сущность, что противоречит марксистско-ленинской модели исторического развития. Пытаясь свести марксистскую философию к «антропологии или аксиологии, к одной лишь гуманистической проблематике», Тендряков предлагает «выбросить за борт теорию и законы развития объективного мира». С точки зрения Окулова, советское общество не должно идти на подобные компромиссы с религией. Так, он выразил категорическое несогласие с позицией Тендрякова по вопросу о том, что административные репрессии представляют наибольшую угрозу для советской коммунистической идеологии. Наоборот, он настаивал, что «более реальной становится сейчас опасность благодушного, примиренческого отношения к религии, которая создает почву для активизации церковников, для появления в определенных слоях интеллигенции богоискательских тенденций»
829. Поскольку интеллигенция в советском обществе обладает огромным моральным авторитетом, она, в свою очередь, может сбить с пути советскую молодежь.
