Как совсем темнеть начало, причалили к пустынному берегу, вытащили ладью на мель и привязали крепко. Быстро развернули становище — для Елицы на отдельный шатёр расстарались, будто готовились к тому, что случится, заранее. И обрадоваться бы: хоть на миг без чужих глаз и тяжкого надзора остаться, а мужик этот жуткий, которого звали, как оказалось, Камян, остался подле женского укрытия. К тому же со всех сторон окружили его палатками ватажников: никак не сбежать. Елица от вечери у костра отказалась. И так наспех и без охоты съеденная обедня ворочалась сухим тяжёлым комом где-то внутри.
Нарочно княжич на ночёвку остановился поодаль от любого жилья. Чтобы не было у пленницы соблазна сбежать, куда глаза глядят. Хоть бы и ночью. Камян её ещё и обшарил унизительно, хоть надобности в том большой не было. прямо на глазах Гроздана щупал её там, где вздумается — не стеснялся. А тому как будто то и надо было: чтобы спесь лишнюю сбить с неё. Тот нож с янтарной рукоятью так в лесу и остался, видимо. А другого оружия у Елицы никогда и не было. После она скрылась в своём шатре, где стояли у стенки две лежанки — для неё и для Веи. А с другой стороны — тот сундук с вещами, что с телеги опрокинутой забрали. Озаботились, надо же.
Наперсница скоро принесла воды — умыться. Елица, как могла, смыла с себя пот и грязь: тут уж не поплещешься, когда в любой миг может Гроздан или Камян зайти. А после она улеглась спать, да проворочалась без сна почти до утра самого, тогда как Вея уснула быстро — устала. Всё думалось, как теперь быть. Как миг выгадать, чтобы сбежать, пока ещё велеборские земли не закончились? Да и как сбежишь — Вею не оставишь ведь в лапах зуличан. И отчаяние накатывало душными волнами: выхода пока не находилось. Лишь один: доплыть всё же до Зулича да обратиться к князю Мстивою, отцу Гроздана, с просьбой отпустить. Ведь договор на ней строгий. Не выполнит — и пострадает Радан, а то ещё и Зимаве с Вышемилой достанется.
Хоть не верилось, правду сказать, теперь во всё это, что Светоярычи лютовать станут и убивать. Да кто ж их знает...Маясь бессонницей, Елица вспомнила не раз и Чаяна, его ласковый — может, и обманчиво — голос. И обещание уверенное, что из Велеборска он уедет. Если не попросит она остаться… Смешно сказать, да сейчас она, пожалуй, от его заступы не отказалась бы.
А как стало в голове совсем туманно от усталости, которая всё ж не могла ещё побороть жгучей, сжигающей нутро тревоги — Елица вдруг задремала как будто, но вздрогнула, словно под рёбра её кольнуло. И через миг только поняла, как вернулось на место подпрыгнувшее к горлу сердце, что изморозью застыло на губах её имя: Леден. И одни за другими понеслись в памяти все пути и дороги, что они вместе прошли. Все мгновения, что бок о бок пережили. И взгляды, короткие, долгие ли — а каждый, как жизнь маленькая.
И страшно отчего-то стало. Знала она младшего Светоярыча совсем немного, коли подумать, а чувствовала она сейчас, оказавшись на опасном пути, что вот он, внутри, в душе или сердце — не важно. Но так ясно она ощущала, что место он занял там исподволь, а как так получилось — не понимала. А если расстаться придётся насовсем, всё равно это время из памяти не выкинешь. И загадку эту неразгаданную по имени Леден.
Уснула она только перед самым рассветом, нежданно согретая мыслями о княжиче и надеждами, что, может быть, Светоярычи пожелают её вызволить. Ведь Сердце им по-прежнему нужно. Если только не решат они сами его искать, ведь путь, хоть и зыбкий, к нему уж прочерчен. Коли упорство проявить, так и можно всё выведать со временем и без Елицы, верно.
Поутру пришлось спешно сбираться в дорогу. Камян подгонял без конца, стращал неведомо какой расправой. Хоть всем и было понятно, что больше пальцем её не тронет, если только Гроздан не разрешит. И потянулись дни один за другим, длинные, как русло Велечихи. Но вместе с тем, как свернула ладья княжича на приток её, закончились и Велеборские земли. Елица часто на ночёвках пыталась высмотреть, как бы куда скрыться, да Вею увести, хоть бы поутру, да проклятый соглядатай её и на шаг одну не отпускал: только переодеться позволял без надзора. А как спать женщины укладывались, так в шатре их устраивался.
И облегчением было увидеть наконец на невысоком холме у обрывистого берега очертания Зуличских башен и полосу бревенчатой стены вкруг большого, да не такого, как в Велеборске, посада. С той стороны, откуда подходили к городу ладьи, тянулась вдоль берега пристань, кишела уже людьми по часу дневному, самому суматошному. Встретили княжича на деревянных причалах, привязали корабли и сходни перекинули.
Елица, как стояла у борта, наблюдая за жизнью Зулича, так и не могла найти в себе сил на берег сойти. Словно ступишь — и что-то оборвётся, то, что за спиной осталось. Но подошёл Гроздан сам и подхватил её под локоть, призывая за ним идти. Помог спуститься, удерживая рядом с собой, словно и правда невесту свою привёз. Глазели с любопытством люди, как идёт княжич об руку с девушкой, которая им, конечно, не знакома. Улыбались, понимая, что к чему, и не зная, как Елица тут оказалась, и что воли её в этом не было ни капли.
— Синяк прикрой, — шепнул тихо Гроздан, когда они сошли с ладьи и направились к воротам.
— А с чего я его прикрывать стану? — фыркнула Елица. — Пусть видят, как ты бережёшь то, что тебе надо, да какими силами забираешь. Как тать обычный. Виру бы с тебя взять за всё.
— Да некому её с меня потребовать, — княжич больно сдавил пальцами её руку. — А коль не хочешь больше страдать, так прикройся лучше.
Она покосилась на Гроздана, сжимая зубы и по-тихому пытаясь вырваться из его хватки. Княжич опустил на неё опасный, словно болотная топь, взгляд, медленно и ласково даже провёл пальцами другой руки по щеке и как бы невзначай надвинул на неё повой.
Елица почти не помнила Зулич. Даже таким, какой он был в тот год, когда она была здесь первый и последний раз вместе с отцом. А нынче городу как будто стало уже тесно в собственных стенах. Окружали его обширные выселки, разномастные, выдающие в очертаниях изб те племена, откуда люди съехались сюда, оставив свой род где-то за много вёрст. Нынче это случалось всё чаще. Искали люди под боком столицы хорошей и более богатой доли, не боялись покинуть родные, обжитые земли.
И невольно Елица присоединилась к ним, надеясь, впрочем, что ненадолго. Словно не своими ногами дошла она до детинца. Вытерпела пристальное внимание стражи, а после и отроков да кметей, что понемногу стеклись к воротам встречать княжича. А больше всего она оробела, как вышел во двор сам князь Мстивой вместе с женой и дочкой молодшей, которая только-только надела, видно, понёву.
— Здрав будь, отец, — громко и нарочито радостно гаркнул Гроздан едва не на весь двор. — И ты, матушка. И ты, куролеся, тож, — подмигнул сестре.
Он поклонился всем почтительно, продолжая держать Елицу так крепко, что она и шагу в сторону не могла сделать. Княгиня оглядела сына не слишком-то благосклонно. После на неё посмотрела — и тогда только улыбнулась. Елица поклонилась тоже: нечего старших неуважением обижать.
— Поздорову, Гроздан, — после короткого напряжённого молчания ответил Мстивой. — Ты девицу-то отпусти. Не сбежит теперь, чай.
