— Брашко! — кликнул он отрока. — Беги к большухе, спроси, есть ли у них травница или лекарка какая.
Тот кивнул и, бросив повод своего тяжеловоза ближайшему из кметей, умчался.
— Пусти, княжич, я устала просто, — Елица попыталась оттолкнуть его.
Но тот только под колени её подхватил, взял на руки и понёс в одну из гостиных изб.
— Много я видел усталых людей, — проворчал с укором. — Но ты, вроде, спишь получше моего, и голодом тебя никто не морит, а из седла валишься.
И никак-то с этим не поспоришь. Она и сама не понимала, что с ней творится. Подумала бы, что пьёт вместо нужных отваров отраву какую. Да она ведь травы тоже ведала — недаром жила пять лет со Сновидой — и уж распознала бы в питье что-то вредное.
Леден уложил Елицу на незастеленную ещё в ожидании гостей лавку. Вошёл следом кметь Балуй, пробурчал, погода-де нынче промозглая, шмыгнул носом громко и уставился на них исподволь.
— Ты мне тут не зыркай да уши не востри, — одёрнул его Леден.
Балуй хмыкнул и принялся растапливать печь-каменку, что стояла в противоположном от двери углу. Княжич присел рядом с Елицей, поглядывая на соратника, а как тот вышел помогать остальным разбирать нужные на ночном постое вещи, расседлывать лошадей, склонился к ней. Она, пытаясь успокоить сбившееся от накатившей мути дыхание, взглянула на него.
— И долго же ты скрывать собиралась, что дурно тебе, княжна? — заговорил он тихо. — Я уж какой день только и думаю о том, что стряслось с тобой. И почему молчишь.
Елица нахмурилась, подумывая, не решил ли он зло над ней пошутить. Но княжич и правда смотрел на неё с тревогой и как будто злостью. Может, за то, что с той, чья помощь ему была нужна, случилось вдруг несчастье. А может, потому что она ничего ему не сказала до сих пор.
— И что же ты понял, княжич? — она усмехнулась одним уголком рта.
— Сегодня понял, что ты подступила к самой грани, — он покачал головой. — Только не пойму, как так случилось.
— Я тоже не пойму.
Совсем жутко становилось от осознания правдивости его слов, что находили смутный отклик в душе. Елица размотала платок на шее, стянула его, мучаясь оттого, что он будто бы слишком колючий. Раскинула в стороны, уже не смущаясь, что останется с непокрытой головой перед Леденом. Будто не видел он её всякой. Княжич поймал её руку холодными пальцами и склонился ближе.
— Разве синяки не должны были уже сойти?
— Ты сильно меня придушил, видно.
В дороге никак не доводилось рассмотреть себя получше, а потому Елица и не знала толком, что там творится. Мира утверждала, что всё уже почти прошло.
— Сильно, не сильно… — неопределённо проворчал Леден.
Он приложил ладонь к отметинам — Елица дёрнулась, не желая, чтобы он её касался. Но от прохлады, что исходила от его кожи, становилось как будто чуть легче. Развеялся туман в голове, и нутро перестало тошнотно вздрагивать. Распахнулась дверь в избу — дунуло из сеней прохладой. Вошёл Брашко, а за ним — Мира, и женщина, только переступившая порог зрелости, что уж на старость поворачивала. На ходу распахивая изрядно поношенную свиту, она быстро обогнала отрока и челядинку, не слишком почтительно оттеснила княжича, даже не разбираясь, кто он такой. Блеснули украшенные узорами колты её перед взором, и глаза, тёплые, что земля под солнцем.
— Здравствуй, красавица, — улыбнулась женщина. — Меня Жданой кличут. А ты, стало быть, княжна Елица? Слыхала о тебе много. Говорили, у князя нашего Борилы Молчановича дочка диво как хороша. Теперь вижу, не врали ничуть…
Продолжая болтать о разной неважной чепухе и вгоняя тем Елицу в странную дремоту, Ждана оглядела её, хмурясь и покачивая головой. Её лёгкие, словно пушинки, пальцы ласково скользили по коже, а голос журчал в голове ручейком, успокаивая, унимая мучения.
— Что скажешь, знахарка? — нетерпеливо окликнул её княжич.
Вокруг уже начали собираться кмети — отогреваться после долгого дня под ветром и сырой моросью. Они вносили вещи и припасы, скидывали одежду в начавшей прогреваться избе. И все то и дело с любопытством поглядывали на Елицу.
— Хочу увидеть снадобье, которым её лечили, — совершенно спокойно ответила Ждана. — Ведь лечили же эти синяки на её шее?
Она внимательно взглянула на Ледена, а тот желваками дёрнул и отвернулся. Опять ударили по его вине, заставили ощутить с новой силой. Он махнул челядинке, подзывая, а та подошла, едва не на полусогнутых ногах, испуганно пригибая голову. Княжич схватил её за ворот и тряхнул, что сказал — нельзя было услышать, но Мира вся с лица спала.
— Закончилось снадобье, — пискнула.
— Тогда горшочек от него неси, коли не вымыли, — улыбнулась знахарка без тени злобы.
— Проследи, — приказал Леден отроку, и тот вышел вслед за девкой.
Скоро они вернулись, и Мира отдала Ждане пустой горшочек, где раньше мазь была. Той на дне и правда оставалось всего ничего — только наскрести, может, получится. Елица медленно села, борясь с дурнотой и слабостью, что нагнало на неё монотонное, словно заговор, бормотание знахарки. Та внимательно заглянула в посудину, поддела пальцем остатки снадобья и понюхала осторожно.
— Хорошая мазь, — Ждана отдала горшочек обратно челядинке, а та будто просветлела от её слов. — Быстро помогла бы… коли не было бы на ней заговора. Он её силу другой стороной оборачивал. Из целебной — ядом сделал. А княженка ослаблена очень. Будто кто силы из неё не так давно пил — вот и довела её эта мазь до беды.
Мира и руку к груди приложила, охнув. Зато Леден её удивлению не поверил: схватил за локоть и дёрнул к себе.
— Ты княжну извести хотела? — рявкнул прямо в ухо, а та так и присела. — Отвечай!
— Не хотела извести, — запричитала та. — Я и заговоров толком не знаю. Так, кровь остановить немного да головную боль унять…
Княжич развернул её к себе лицом и встряхнул. Кмети зароптали, подходя ближе и прислушиваясь к переполоху. И судя по тому, каким страшным холодом повеял направленный на девку взгляд княжича, ничего хорошего её не ждало.
— Подожди, княжич, — Елица встала, покачиваясь.
И так вдруг захотелось, чтобы снова прохлада его кожи остудила жжение, что волнами пробегалось по шее. Да, получается, он из неё силы выпил, когда в прошлый раз касался — больше некому. Теперь вдвойне осторожнее надо быть да подальше от него держаться.
— Что? — хмыкнул тот. — Попросишь, чтобы я и эту змею отпустил с миром? Своя жизнь не дорога вовсе?
Елица подошла и положила ладонь на его запястье, ощущая гладкость стальной наручи на нём и призывая отпустить Миру. Он прищурился, даже не двинув рукой и не ослабив хватку.
— Снадобье это тебе предназначалось, — продолжила Елица. — Не хотела я, чтобы жена старосты в Беличе увидела, что со мной случилось. И на мысли нехорошие наводить. Остёрцев и так всюду не любят. Сказала, что мазь для тебя нужна.
