Голицына не устраивало качество солдат, которые получались из даточных людей. Мало того, что холопы и тяглые люди — плохие солдаты! Их земли остаются без обработки, падает хозяйство… Нет, пусть крестьянство занимается своими прямыми обязанностями — возделывает землю. Для содержания государственного аппарата и армии надо их обложить умеренной поголовной податью. Владельческие крестьяне для государства скорее вредны — они ведь платят гораздо меньше. Уже поэтому их надо вывести из подчинения помещиков.
Армию В. В. Голицын хотел бы видеть полностью профессиональной, с регулярным строем и чисто дворянской по составу. Пусть дворяне служат под началом дворянских же офицеров, получивших хорошее образование. Поместные войска в его планах полностью уничтожались вместе с помещичьим землевладением.
Начать преобразования князь Голицын планировал с освобождения владельческих крестьян и обложения всего тяглого населения единой подушной податью. По его расчетам, это должно было сразу же увеличить доход государства почти вполовину, и из этих денег он планировал платить дворянской армии более крупные оклады. Так, получалось, крестьяне все же вынуждены были оплатить свое освобождение, пусть и в косвенной форме, в виде повышенного жалованья дворян за службу.
А одновременно тяглые слои населения становились лично свободными — все поголовно, кроме холопов! И вместо не стесненного почти ничем произвола помещиков, дикой эксплуатации ими зависимых крестьян, возникала единая для всех, одинаковая рента в пользу государства… ничуть не мешающая, а косвенным образом даже способствующая частному предпринимательству, деловой активности. Ведь если все платят одинаково, независимо от дохода, то выгодно зарабатывать побольше.
Получается, что если привилегированное положение дворянства Голицын «подсмотрел», скорее всего, в Речи Посполитой, то уж организация жизни тяглого населения у него несравненно более передовая, чем в Польше с ее тяжелым крепостным правом.
Алексей Толстой в своем «Петре Первом» крайне иронично выводит самого Василия Голицына — эдакий смешной паркетный шаркун, отвлеченный и вредный теоретик, ничего не смыслящий в реальной жизни. Невилль тоже подан крайне насмешливо, как некий нелепый иностранец, по определению не способный ничего понять в жизни непостижимой для него России. Цель А. Толстого понятна — завуалированно, но вызвать у читателей ассоциацию между «книжным червем» Голицыным и таким же «гольным теоретиком» Троцким, которого тоже высоко оценивали на Западе. Вторая ассоциация — это, конечно же, «чисто национальный», по-народному правильный и «знающий, как надо» Петр и такой же умозрительно постигающий простонародную «правду жизни», природный вождь Сталин. Стоит ли удивляться, что «Петр Первый» при всей его вопиющей антиисторичности рекламировался в СССР как настольная книга молодежи, и представление об эпохе большинство современных россиян формировало именно по этой книге.
Но если отвлечься от писаний человека, которого Дж. Оруэлл называл коротко и ясно — «литературной содержанкой», нам придется заключить: проект реформы Василия Голицына очень в духе его общества и очень естественно вытекает из политики правительства, начатой еще при Алексее Михайловиче, — сажать служилое сословие на жалованье, формировать профессиональную армию, стараться не давать новых поместий. И нет никаких оснований считать этот проект невозможным или фантастичным. Опять же — не хватило времени. И еще одно — точно так же, как при реформах Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, при реализации проекта В. В. Голицына количество свободы в московитском обществе возросло бы.
К сожалению, мы очень мало знаем о проекте Голицына, кроме сказанного. Отзывы Невилля отдают крайней восторженностью настолько, что их трудно принимать всерьез: «Если бы я захотел написать все, что узнал об этом князе, я никогда бы не кончил; достаточно сказать, что он хотел населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов в храбрецов, пастушечьи шалаши в каменные палаты».
Правда, тут можно уже кое-что предположить… Например, известно вполне достоверно, что Голицын хотел окончательно завоевать Крым и построить на Черном море несколько сильных крепостей. Если бы это удалось, возникла бы та же самая ситуация, что и через сто лет — во времена Григория Потемкина: русские люди смогли бы заселять и осваивать роскошные черноземы Дикого Поля. Вот вам и население пустынь, и обогащение нищих, появление каменных палат там, где раньше были одни пастушеские хижины. А просвещение крымских татар (как это опять же и состоялось спустя сто лет) делает совершенно реальным превращение смертельно опасных дикарей в нормальных, вполне цивилизованных людей всего за одно-два поколения.
Вполне можно предположить, что Василий Васильевич просил гостя не распространяться именно об этой части его замысла — ведь завоевание Крыма, освоение побережья Черного моря, заселение Дикого Поля — все это факторы международной политики, и чем позже узнают об этих замыслах в Речи Посполитой, Австрии и Швеции, тем лучше.
Но и понятно, почему «великий Голицын», «муж ума великого и любимый от всех», произвел такое впечатление на Невилля. В его оценках опять же очень легко найти преувеличения и отнестись к ним иронически. Но вот беда, Голицын входит в очень небольшое — да что там! — исчезающе малое число государственных людей, за которыми их подчиненные шли в ссылку. Жены ведь и то, как правило, ссылки с мужьями не разделяли. Некрасов воспел пятерых жен декабристов — да, пятерых! Но сослано-то было не пятеро декабристов, а 135 человек! И получается, что из 135 женщин в ссылку поехало 5. Соотношение пусть высчитывает тот, кто хочет.
Не знаю, как вела бы себя Софья, будь у нее возможность выбирать — не исключаю возможности, что и поехала бы с Голицыным. Но вот Касогов действительно уехал в ссылку с Голицыным без всяких «бы» и умер в своем поместье, но не пошел служить Петру. Впечатляет… Может, и правда он был великий человек, этот Василий Голицын? «Мужем ума великого и любимым от всех»?
НАСТРОЕНИЯ УМОВ
Тут необходимо оговорить еще одно важное обстоятельство. К концу XVII века ярко проявляется если и не общая, то массовая, разделяемая многими уверенность в том, что европеизация Московии — вещь совершенно неизбежная и притом очень полезная и нужная.
Переводчик Посольского приказа Фирсов в 1683 году переводит Псалтырь. Он пишет: «Наш российский народ грубый и неученый; не только простые люди, но и духовного чина люди истинные ведомости и разума и Св. Писания не ищут, ученых людей поносят и еретиками называют».
«Мысль о необходимости такого (практического, способного преобразовать Россию. — А. Б.) знания с конца XVII века становится господствующей идеей передовых людей нашего общества, жалобы на его отсутствие в России — общим местом в изображении ее состояния».
«…Можно подивиться изобилию преобразовательных идей, накопившихся в возбужденных умах того мятежного века. Эти идеи развивались наскоро, без общего плана; но, сопоставив их одни с другими, видим, что они складываются сами собой в довольно стройную преобразовательную программу, в которой вопросы внешней политики сцеплялись с вопросами военными, финансовыми, экономическими, социальными, образовательными.
