Если однорядка шилась с широким отложным воротником — это уже охабень — чисто мужская одежда.
Зимой носили шубы, но если у простолюдинов шубы были чаще всего овчинные, то люди побогаче старались сделать себе шубу лисью или волчью, а бояре «строили» себе и домочадцам такие шубы из соболей или куниц, что стоили они «великие тыщи рублей». Эти шубы, стоившие целое состояние, обязательно упоминались в приданом богатой невесты и переходили от мамы к дочке и от бабушки к внучке.
Вот ферязь — длинную, расширяющуюся книзу, украшенную дорогим мехом, вышивкой, драгоценными камнями ферязь носила только знать.
К тому же все ткани XVII столетия просто исключительно грубы: просто потому, что такова выработка, таков инструмент. «Кадашевское полотно», превосходившее голландское, ничем не лучше современной льняной ткани. Любят такую ткань не все — для них эти ткани «кусаются». А то полотно — домашней «кустарной» выработки, из которого шили сорочки, портки, сарафаны и летники, нам бы показалось ненамного лучше мешковины. Хотя дело, конечно, еще и в привычке…
На голову надевали шапку, причем в каждой волости шапки были разных форм, разного покроя и цвета. Опытный человек по одному только виду шапки сразу определял, откуда родом крестьянин или посадский человек. Шапки носили и летом, и зимой. Меховую шапку называли малахаем (слово татарское) или треухом; их покрой ничем не отличается от современного.
Зажиточные люди носили чаще всего колпаки, а в прохладную погоду — мурманки (или мормолки, мурмонки) — высокие шапки на меху, с расширяющейся книзу тульей.
Знать щеголяла в горлатных шапках — высокие, сделанные из меха, они расширялись кверху и выглядели необычно и торжественно.
На ногах крестьянина, как правило, были лапти, у горожанина — такие же знакомые нам сапоги… Непривычно то, что сапоги эти делали разноцветными — желтыми, красными, зелеными, вовсе не считая их чисто рабочей, скучной обувью. Такой обувью были бахилы — сапоги без каблука, которые крестьянин обувал осенью и весной, когда в распутицу надо было вести полевые работы. Носков не было — их заменяли портянки, обмотки.
Вот что было бы нам хорошо знакомо, хотя и показалось бы однообразным — это прически. Косы у женщин; одна коса — девичья. Наутро после брачной ночи заплетали две «бабьи» косы. У мужчин — короткая стрижка «в скобку», «в кружок». И здесь XVII век принес свои новшества — раньше волосы на Руси носили длинные, подстригая чуть выше плеч.
Но в целом облик московита, его одежда не произвели бы на нас впечатление чего-то родного и знакомого. Даже детали туалета, о которых мы вроде «что-то слышали», — это знакомые незнакомцы. И в целом совершенно другая страна. Народ, одетый непривычно и странно.
ДРУГИЕ СТОРОНЫ БЫТА
И в доме почти все показалось бы нам незнакомым. Крестьянская изба, не разделенная на разные комнаты, в которой основное место занимает русская печь, нам бы уж точно не показалась ни особо знакомой, ни так уж сильно привлекательной. Глядя на это, в общем-то, небольшое пространство (даже богатой северной избы), всегда удивляешься — да как же они все тут помещались?! Несколько супружеских пар, принадлежащих к разным поколениям, куча ребятишек и подростков обоего пола, старики… И все эти десятки людей — на сорока, от силы 50–60 квадратных метрах?! А ведь помещались, помещались…
У туристов, впервые посещающих музеи под открытым небом, где хранятся памятники деревянного зодчества (они есть в Суздале, под Новгородом), обязательно возникает вопрос: что, отдельных комнат ни у кого вообще не было?! Нет, ни у кого не было. И… это… у супружеских пар не было?! Не было. А как же… А вот так. А дети?!
Но в том-то и дело, что никого в те простенькие времена особенно не волновало — видят дети чьи-то половые действия (в том числе и половые действия родителей) или не видят. Даже лучше, чтобы видели и учились. Дети и учились, и не только на примере всевозможных животных, домашних и диких, но и на примере своих ближайших родственников.
В традиционной русской избе веками топили «по-черному» — то есть без дымохода. Дым во время протопки выходил в двери, а сажу после протопки сметали веничками из крылышек кур или диких куриных — рябчиков, тетеревов, глухарей. Топить по-черному выгодно и удобно в том смысле, что при этом расходуется примерно втрое меньше дров — сплошная экономия!
В XV веке только самые верхи общества строили дымоходы. В XVI веке по-белому топят в основном в городах, и то лишь у верхушки населения. Теперь же, в XVII веке, практически все горожане и очень многие сельские жители заводят печи с трубами — по-видимому, их не смущает необходимость тратить больше дров. «Тратить больше дров» в бытовой практике означает необходимость чаще ездить в лес, совершать больше трудовых усилий или тратить больше денег, оплачивая труд других. И люди на это идут, что говорит об очень серьезных изменениях в общественном сознании.
Но и в XVII веке не так уж мало крестьянских изб топится по-черному, сохраняя эту старую традицию.
Разделенные на комнаты разного назначения, большие по площади дома богатых горожан уже больше похожи на то, что мы сами привыкли называть «домом», но и в них почти нет знакомой нам мебели.
То есть стол и скамейка — это родные, что называется, предметы. Хуже то, что в доме почти ничего другого нет… Не только шведской стенки или удобного современного кресла; не только нет дивана, на котором можно было бы свернуться и подремать после обеда — изобретение этих обычнейших предметов таится в дали не познанных еще времен.
Но и шкафы, шифоньеры, трюмо, кровати, письменные столы, стулья — всех этих элементарнейших, повседневно необходимых вещей нет в доме русского человека. Встретить их можно разве что в доме человека, близкого ко двору и привезшего их из зарубежных западных стран (скажем, у боярина Артамона Сергеевича Матвеева). Ну и в домах «немцев» на слободе Кукуй, конечно.
И любые «тряпки», и дорогие вещи, и запасы, и книги — все это складывают в сундуки. Спят на лавках, на тех самых, на которых сидят днем. К тому же в домах темновато — окна в них маленькие, и стоит набежать на солнце тучке, как становится совсем пасмурно.
Вообще в доме как-то очень уж мало вещей, и они неудобные, грубые. Мы привыкли к вещам, соразмерным для нас, — маленьким и удобным. Привыкли, что поломавшиеся вещи легко и просто заменить. По современным представлениям, все эти сундуки и скамейки добротны, надежны, прочны, но очень уж грубы и примитивны.
К тому же окна не открываются, нет форточек. И летом, когда в доме прохладно, и зимой, в натопленном доме, попросту говоря, душно. По-видимому, привычные московиты вовсе не испытывают от этого особых страданий, но с тем же успехом могу сказать — и в современной… ну, почти что в современной России, еще в 1970–1980-е годы, по крайней мере некоторые сельские жители закупоривали на ночь свои дома так, что городской, привычный к форточкам человек в них попросту начинал задыхаться.
Не раз в различных экспедициях автору этих строк доводилось сталкиваться с ситуацией, когда «экспедишники» дружно вопили хозяину дома: мол, давайте наконец откроем окно! А хозяин качает головой и укоризненно говорит что-то типа: «Сквозник же…» А его супруга смотрит на бедных городских с выражением сочувствия и ужаса, как на рафинированных самоубийц. Причем только что эти милые люди сидели на лавочке и без всякого вреда для себя вдыхали свежий вечерний воздух, напоенный запахом цветущих растений, сохнущего сена и влаги. Но стоит им отправиться спать — и тут же появляется железная необходимость любой ценой отгородить себя от струй свежего воздуха, совершенно непостижимая и неприятная для городского «экспедишника».
