Так же построены были и обеды, и приемы, и вообще вся жизнь французского королевского двора; этот ритуал считался исключительно важным для жизни Франции, нарушение его квалифицировалось как государственная измена, и нельзя отказать королям и их придворным в логике — ритуал символизировал могущество государства, общность королей и дворянства, нерушимость феодальной иерархии и много чего еще.
А самое главное — в XVII–XVIII веках в мире лидировала Франция: французские мелодии, французские моды и французские обычаи считались самыми совершенными и «передовыми», и вся Европа охотно обезьянничала у Франции. Версальский придворный ритуал копировали даже в Британии, традиционно настроенной антифранцузски, а уж тем более — при дворах немецких и итальянских князьков.
Почему нужно исключать такую возможность, что Алексей Михайлович, хотя и очень своеобразно, пытался обезьянничать с Версаля?
Но было тут прямое влияние или нет, а Алексей Михайлович охотно посвящал свою жизнь ритуалу. В этом смысле он — царь, который царствовал «со вкусом», которому нравилась торжественность царских выходов, нарочитая таинственность дьяков Тайного приказа, который получал удовольствие от самого процесса — быть царем.
Но если быть царем, всю жизнь играть роль царя, то почему обязательно роль царя злого, жестокого, которого все боятся? Гораздо приятнее играть роль царя справедливого и доброго; феодала, который будет вершить праведный суд, давать разумные законы, с которым рады будут общаться подданные и которому многие будут благодарны.
При монархии, тем более при неограниченной монархии, очень многое зависит от личных качеств царя. Я бы сказал, что личные качества царствующей особы даже гипертрофируются, усиливаются чрезвычайно — уже от того, что эта «особа» имеет особые, исключительные возможности культивировать эти самые качества.
Так вот, Алексей Михайлович как раз был царем, который вполне способен сыграть роль такого государя, каким ему, наверное, хотелось быть. Потому что если монарх не свободен от низких, примитивных страстей, то на них он, естественно, и потратит силы и время. А вот если страсти царя посложнее, потоньше, подуховнее, то ведь тогда и появляется возможность сделать что-то значительное, важное, интересное за годы правления.
Алексей Михайлович не был таким уж любителем так называемых «радостей жизни» — венчанным женам он сохранял верность, к вину был почти равнодушен, в еде очень умерен.
Соблюдал все посты, а в году было 200 постных дней! Четыре дня постной недели — вторник, четверг, субботу, воскресенье — ел один раз, и вся царская пища состояла из капусты, рыжиков и ягод. В понедельник, среду и пятницу царь не ел вообще ничего.
Из плотских радостей очень любил разве что охоту, но это как раз тот случай, для него малотипичный, когда страсть Алексея Михайловича оказалась гипертрофированной, крайней, и на нее он тратил много времени и сил. А так он любил жизнь, радовался жизни от души, но ничего в ней не выделял и не любил чрезмерно, до безумия. И вся жизнь царя подчинялась сложному, театрализованному обряду, даже его любимая соколиная охота.
А кроме того, Алексей Михайлович был хорошо образован. Во-первых, «он прошел полный курс древнерусского образования, или словесного учения». На шестом году начали его учить грамоте; патриарший дьяк по указу дедушки Филарета составил букварь, учил же мальчика дьяк одного из московских приказов. «Через год перешли от азбуки к чтению часовника, месяцев через пять к Псалтирю, еще через три принялись изучать Деяния апостолов, через полгода стали учить писать, на девятом году певчий дьяк, то есть регент дворцового хора, начали разучивать Охтой (Охтоих), нотную богослужебную книгу, от которой месяцев через восемь перешли к изучению „страшного пения“, т. е. церковных песнопений страстной Седьмицы, особенно трудных по своему напеву — и лет десяти царевич был готов — прошел весь курс древнерусского гимназического образования».
Но дядька царевича, боярин Борис Иванович Морозов, не ограничился этим: убежденный западник, он считал необходимым показать Алексею, что западные страны таят интереснейшие соблазны и что у Европы необходимо учиться. В какой-то степени это западничество было очень поверхностным: дядька одел царевича Алексея в немецкий кафтан, завел ему игрушечные латы, сделанные специально для Алексея немцем Петром Шальтом, и «потеху» — игрушечного коня немецкой работы, на котором можно было сидеть и «ездить». Кроме того, дядька ввел принцип наглядного обучения с помощью немецких «карт» — гравированных картинок, купленных за 3 алтына 4 деньги в овощном ряду.
Невелико оно, освоение европейской премудрости?
Но, во-первых, очень часто (и не только в истории России) многое начиналось именно с технических игрушек, с каких-то мелочей, заставляющих задавать простенькие вопросы: да почему же у нас самих так не получается?! И право же, не очень важно, что это за штука — винтовка, попавшая в руки новозеландскому вождю с потерпевшего крушения китобойца, или гравированные картинки, которые почему-то умеют делать немцы и не умеют делать русские.
И у отца Алексея, у Михаила Федоровича, были часы и оригинально сделанная игрушка: орган, музыка в котором соединялась с пением вмонтированных в него механических игрушек — соловья и кукушки. Царь очень любил смотреть на эти вещи, почти что играл ими, как мальчик. Но ведь и раздумывал о чем-то, и оценивал что-то, забавляясь с этими пол у игрушками. Наверное, часы и орган тоже сыграли свою роль в тех решениях, которые он принимал уже в очень важных делах.
А в доме Бориса Ивановича Алексей видел и картины, и зеркала, и книги, изданные в Германии и в Польше, и не мог не задумываться: почему на святой Руси всего этого нет, а у поганых латинцев есть?! Учитывая, что был Морозов исключительно умным человеком, не исключаю — это и было его целью.
А во-вторых, Борис Иванович последовательно приучал царевича читать, думать, интересоваться самыми различными предметами. Он вел с ним долгие беседы, обсуждал виденное, и показ всяких интересных «диковин» тоже оказывался важен для того, чтобы развить ум царственного ученика. Если это предположение верно, то план Бориса Ивановича удался на славу: он научил Алексея Михайловича учиться, сделал для него интересным окружающий мир, а на этом пути не бывает дороги назад.
Уже лет в 11–12 Алексей обладал небольшой библиотекой в 13 томов, в основном подарки отца, дедушки Филарета, дядьки, родственников. Кроме богослужебных книг, были там грамматика и космография, изданные в Западной Руси, в пределах Речи Посполитой.
Позже эта библиотека только пополнялась, и Алексей Михайлович довольно много читал и всю свою жизнь активно интересовался окружающим. Я уже упоминал, что с путешественниками, бывалыми людьми, царь вел многочасовые беседы, узнавая какие-то детали, совершенно ненужные для управления страной, но интересные в познавательном плане. Такие же беседы он мог вести и с образованными священниками, с «немецкими и персидскими людьми» или с культурными приказными, проникшими в секреты управления людьми и в житейские тайны.
Путешествовал Алексей Михайлович немного, в основном за счет того, что водил армии против Польши, но его записки о виденном и испытанном в походах показывают и незаурядный ум, и способность к тонким, интересным наблюдениям.
