До конца своих дней Карл Петер Ульрих не только был маньяком армии, но и оставался чудовищно ограничен: он искренне не понимал, что окружающие не обязаны разделять его пристрастие. Он не только считал вздором и признаком неполноценности всякую духовную жизнь, в которой армия и особенно парады и шагистика не занимали важнейшего места. Он от души не способен был понять, что кому–то не нужны военные чины или не доставляет удовольствия ношение мундира. Уже взрослым человеком — императором Карл Петер Ульрих (тогда — уже Пётр Федорович) стал в 33 года — он, придя в восторг от талантов и способностей Никиты Панина, сделал его генералом. Тот, естественно, категорически отказался, и тогда император громко ляпнул на весь дворец:
— А я думал, Панин и правда умный! Только дурак может отказаться быть генералом!
И в таком духе император Российской империи высказывался много раз, по самым разнообразным поводам.
В какой–то мере эта склонность к армейщине, к казарме, к шагистике — всего лишь обычнейшая черта слоя, в котором был воспитан Карл Петер Ульрих. В конце концов, кто они, его воспитатели: Вольф, Бремзен, Адлерфельд? Приехавшие с ним в Россию гофмаршал Голштинии Брюммер и генерал Берхгольц? Его собственный родственник, служитель Божий епископ Адольф? Склонности, культурный уровень, интеллект этих грубых и неумных солдафонов способны раз и навсегда отвратить от наследственного дворянства. Дикое мужичье, которое никогда и не пыталось хоть чему–то научиться; маньяки разводов и парадов, упоенно зубрящие устав и не знающие толком собственного немецкого языка. Нелепые грубияны, обожающие непристойную ругань, не умеющие произнести нескольких фраз без поминания чертей или половых действий. Люди, настолько не уважающие самих себя, что способны избивать женщин и священников. Хамы, неизвестно с какой стати презирающие ученость, культуру, честь, высокий образ мыслей (может быть, как раз потому, что «зелен виноград»?), насмешливо фыркающие из своей казармы вслед всему, до чего не в силах дойти их убогое воображение. Вот кто они — люди того общественного слоя, к которому принадлежал Карл Фридрих и в котором воспитывался его сын и наследник, Карл Петер Ульрих.
И это кто — герцоги?! Графы?! Короли?! Да, уважаемый читатель, именно так. Кто хочет и дальше предаваться иллюзиям по поводу «утонченного и образованного дворянства», милости прошу. Но в том–то и дело, что это титулованное быдло и есть довольно типичная среда немецкого дворянства, в том числе и высшего. Карл Петер Ульрих даже для этой среды излишне туп и ограничен, но, во–первых, вполне в типичных для нее пределах — так, предельный вариант нормы, не более.
А во–вторых, для этих его крайностей есть очень, очень веские причины…
Во–первых, Карл Петер Ульрих очень одинок. Мало у кого нет матери и мало чей отец так равнодушен к своему ребенку. Для него уход в казарму — это уход в мир, который готов его принять, отвести подобающее место, дать друзей, толику душевного тепла. Для этого совершенно не обязательно быть принцем или юным герцогом, и, став секунд–лейтенантом, Карл Петер Ульрих во время дружеской пирушки просит других младших офицеров называть его на «ты». Очень уж он хочет быть «своим»…
А во–вторых, есть в судьбе этого наследника трех корон (шведской, русской и голштинской) некая странность — его готовят к царствованию ещё меньше, чем готовили его мать или тетку. Отказывая мальчику в принадлежащем по праву, из зависти ли или из–за злого разочарования, родственники нашпиговывают парня нравами и представлениями немецкой казармы.
Очередная мина под государство Российское? Вот это наверняка не так, это скорее мина под Швецию. И, конечно же, под собственное герцогство.
ПЛЕМЯННИК И ТЕТКА
Елизавета пришла в ужас, увидев первый раз племянника: тощий, с нездоровым цветом лица, болезненный, да к тому же совершенно не говорит по–русски… Откормить! Первое — откормить! Эту часть родственной заботы Карл Петер Ульрих очень оценил, и месяца два почти беспрерывно что–то ел, на зависть оставшимся в Голштинии.
Так же быстро Карла Петера Ульриха перекрестили в православие, назвали Пётром Федоровичем и провозгласили наследником престола. С этим не было трудностей.
Вот с другими планами Елизаветы на «чертушку» (она, впрочем, чаще называла его «племяшкой») все оказалось много сложнее, в том числе и по её собственной вине. Елизавета хотела многого, почти невозможного: обрести близкого человека в том, кто воспитывался в другой общественной среде, в совершенно иных условиях жизни; и в том, кто уже психологически очень изуродован. А одновременно хотела, чтобы племянник был хорошо воспитан и образован, соответствовал своему месту в жизни. Это были две разные, не очень сочетаемые между собой задачи — потому что сама Елизавета была почти не образована, к царствованию не,подготовлена, и сделаться для нее близким человеком означало совсем не то, что пытаться стать хорошим царем.
Одной рукой императрица нашла для племянника учителя, который как будто и впрямь мог что–то сделать с «племяшкой». Это был академик Яков Штелин, искусствовед и гравер, собиратель исторических анекдотов (которыми воспользовался и автор сих строк) и автор интереснейших мемуаров об эпохе Петра III, о событиях 1740–1760 годов [55].
В 1742 году Яков Штелин разменял 33–й год жизни; с 1735 года он находится в России, хорошо знает её и любит. С портретов смотрит человек добродушный, спокойный и мягкий… Но и не лишенный типично германских черт, в том числе и стерженька железной воли, и умения делать так, как он считает нужным. Чувствуется, что этому человеку не занимать и терпения, и упорства; что он очень обо многом «знает, каким оно должно быть», и готов приложить немалые усилия, чтобы сделать «как надо». Словом, Яков Яковлевич Штелин, судя по всему, был типичным порождением Германии… но как раз той Германии, которую презирало титулованное мужичье и о которой Пётр II! не имел решительно никакого представления.
Елизавета познакомила Петра и Якова Штелина так же трогательно, как встретилась с племянником:
— Я вижу, ваше высочество часто скучает и должен научиться многому хорошему. И потому я приставляю к нему человека, который займет его приятно и полезно.
По крайней мере, так передает эту историю сам Я. Штелин.
Яков Яковлевич прекрасно уловил интересы Петра, и нельзя сказать, что так уж их и не учитывал. Русскую историю он преподавал по старинным монетам, которые приносил с собой на занятия, или делал модели старинных крепостей и старинных орудий; приносил книги с чертежами крепостей и городов.
Петр III увлекался игрой в оловянные солдатики, причем охотно играл в них не только в этот период своей жизни, в четырнадцать–пятнадцать лет, но и много позже, лет по крайней мере до тридцати. Так вот, рассказывая об исторических событиях, Штелин и его воспитанник раскрашивали солдатиков в цвета мундиров воюющих сторон и играли во взятие крепостей и ведение военных действий.
Новейшую историю России Штелин излагал по медалям Петра I, а два раза в неделю читал воспитаннику европейские газеты. Через статьи в них воспитанник знакомился с историей европейских государств, с политикой, а заодно с картами и глобусами.
