Я чувствовала, как у меня забилось сердце от его слов и глаза наполнились слезами.
– Мне нужно было выбирать, и я выбрала то, что мне дороже, – сказала я.
– Поверьте мне, дитя, такой талант, как у вас, рано или поздно заявит о своих правах, и вы почувствуете себя несчастной, поняв, что не дали ему развиться. Это великий дар, которым надо дорожить и которому можно принести в жертву свое личное счастье. Ведь то хорошее дело, которое вы начали в Ирландии, не пропадет бесследно. Его будут продолжать без вас другие, а вы должны следовать своему призванию. Иначе, помяните слово старика художника, вы будете очень несчастны!
Хильда видела, как разбередил мое сердце этот разговор, и поскорее увела меня.
– Я не понимаю тебя, Джанетта, – сказала она. – Ведь ты любишь свое искусство, ты не можешь без замирания сердца смотреть на хорошую статую, а между тем не хочешь заниматься им. Разве это занятие может чему-нибудь помешать? Я хожу в школу, но это не мешает мне любить свою маму, своих сестер, друзей и вообще быть насколько возможно счастливой.
– Ах! Я не могу объяснить тебе, – воскликнула я с тоской.
Действительно, я сама не могла разобраться в своей душе. Временами меня охватывало такое сильное желание работать, что я готова была бежать из дому, но затем мне становилось страшно. Я боялась потерять место, которое занимаю в семье, стать снова одинокой. К моему отсутствию привыкнут и, пожалуй, даже не заметят его. Ведь все-таки я была пришельцем, обо мне ничто не напоминало в ирландском доме, я там была чужая, не то что Маргарет, родившаяся и выросшая в этих стенах.
Я не выдержала и заплакала. Хильда с удивлением поглядела на меня.
– И почему человек всегда бывает недоволен? – сказала она. – Вот я бы очень желала быть на твоем месте, то есть обладать твоим талантом, – поправилась она, очевидно вспомнив, что я была лишена самого главного – материнской любви, заботы и попечения с раннего детства.
– Ты бы не поменялась со мной, – сказала я. – Не говори этого, Хильда. Деньги и талант еще не дарят счастья. Правда, меня теперь любят и я счастлива, но мне всегда кажется, что мое счастье висит на волоске.
В этот день у меня состоялся разговор с Пирсом. Мы сидели с ним на балконе и любовались видом заходящего солнца. Маргарет куда-то ушла, и мы были одни.
– Что бы ты сказал, Пирс, если бы я тоже выбрала себе профессию, как ты? – вдруг спросила я.
– Как, ты тоже хочешь быть адвокатом? – воскликнул он с изумлением.
Я расхохоталась.
– Ты боишься, что я стану отбивать у тебя клиентов? Нет! Нет!.. Лучше поговорим о деле. Должна ли я начать серьезно изучать искусство и сделаться скульптором или же мне следует отказаться от этой мысли?
– Быть скульптором! Это совсем не дело для девочки. И зачем тебе нужно непременно изучать это искусство? К чему?
– Ты не понимаешь меня, Пирс. Ведь должна же я иметь какое-нибудь дело в жизни и посвятить себя ему.
– Ты можешь посвятить себя многому другому. Но делать статуи!.. Я не думаю, чтобы это сделало тебя счастливой.
– Конечно, одно это не сделает меня счастливой. Но, Пирс… говорят, у меня есть талант, должна ли я пренебрегать им? Мне бы хотелось вернуться в Ирландию, лазать по скалам, жить среди ирландских фермеров и помогать им. Но иногда мне кажется, что мое место не там, а в мастерской художника. Пирс, ты не понимаешь, какое порой охватывает меня сильное желание работать, лепить! Как мне хочется воплотить те образы, которые носятся в моем воображении и которые я вижу даже во сне…
Пирс задумчиво поглядел на меня.
– Может быть, и правда, Джанетта, ты не должна зарывать свой талант в землю, – сказал он. – Может, из тебя выйдет великая художница…
– Я не знаю, что из меня выйдет, но у меня в душе происходит борьба.
– Иди туда, куда тебя влечет твой талант…
Он замолчал, а потом вдруг сказал:
– Джанетта, помнишь нашу первую встречу, на рассвете, в горах? Я был тогда несчастным, одиноким мальчиком, и встреча с тобой оказалась первой счастливой минутой в моей жизни. Вот почему я не могу представить себе никакой радости, никакого веселья без тебя. Если ты будешь несчастна, и я буду несчастен. Я бы хотел, Джанетта, чтобы ты поняла: во мне ты имеешь такого друга, который готов все, все сделать, чтобы тебе жилось хорошо.
– Пирс, – проговорила я весело, – вот подожди, я сделаю прекрасную статую, прославлюсь и стану знаменитой художницей, тогда-то ты порадуешься за меня, не правда ли? А пока вы проживете без меня там, в Ирландии.
– С чего ты это взяла! – возразил Пирс. – Ты думаешь, что можешь так просто бросить нас, и мы это допустим? Да, коли на то пошло, я сам явлюсь туда, в твою школу, где делают статуи, и если ты добровольно не поедешь со мной в Ирландию, так я хоть за волосы потащу тебя за собой.
Он принял такой свирепый вид, что я не могла удержаться и расхохоталась – от небывалой радости, что меня любят и будут желать моего возвращения домой.
Глава XXII
Все устраивается
Мы прожили начало осени в моем поместье, и в ноябре отец собрался назад в Ирландию. Мне предстоял решительный шаг: я должна была объявить отцу, что остаюсь в Лондоне, чтобы учиться скульптуре. Через немалую душевную борьбу далось мне такое решение.
– Если это твое серьезное желание, то я не препятствую тебе, – сказал отец.
Но мне было все-таки грустно, и я старательно отгоняла от себя мысль, что он, может быть, не так легко согласился бы расстаться с Маргарет.
Решено было, что, когда они с сестрой уедут в Ирландию, я останусь в семье Варрингтонов и буду посещать художественную школу. Маргарет горько плакала, узнав, что я не еду с ними.
– Я непременно приеду на каникулы, – утешала я ее. – А потом и ты можешь приезжать в Лондон. Время пройдет незаметно; у тебя много дел в Ирландии; ты должна помогать тете Еве в ее ремесленной школе и заботиться о наших поселенцах.
– Я все это буду делать, – говорила Маргарет сквозь слезы, – но… но… я не могу примириться с мыслью, что тебя не будет с нами.
Кончилось тем, что и я начала плакать вместе с ней, но все же они уехали без меня. А я усердно принялась за работу, чтобы заглушить тоску по дому и тем, кого я любила.
Прошло почти десять месяцев. Я никого не видела из моей семьи за это время и только получала из дому письма и благодаря им знала, что в Ирландии все идет хорошо.
Мне уже минуло шестнадцать лет, и я чувствовала себя взрослой. Я носила длинные платья и модную прическу и часто, стоя перед зеркалом, думала, что меня бы не узнали теперь в Ирландии. Хильда уверяла, что я очень переменилась.
– Ты стала такая степенная, Джанетта, – говорила она. – Куда девалась твоя дикость, твои порывистые движения? Ты теперь совсем солидная особа.
