– Черт.
– Во-во.
– Думаешь, сон вещий?
– Не знаю. Но мне теперь постоянно хочется спать.
Монти в это время сказал Лоретте что-то такое, отчего ее лицо озарилось. Ничего подобного Кит прежде не видел, но это напомнило ему кое о чем.
– Итак, твое тело меняется, – произнес он. – ЧТО ДАЛЬШЕ?
– Чего-чего?
– Как-то я читал такую книгу. В библиотеке школы Тафта. «Итак, твое тело меняется. ЧТО ДАЛЬШЕ?», автор доктор Эмиль Йоханссон.
– Понятно.
– В ней говорилось о половом созревании и о том, как дети начинают иначе смотреть на других детей.
– Зачем ты ее читал?
– Она там была, вот и прочел, – пожал плечами Кит.
– Ясно.
– Вам с Монти по семнадцать. И у вас созревание идет давным-давно.
– Кит…
– Я хочу сказать…
– Не надо, прошу тебя.
Кит выждал секунду, а потом договорил:
– Это нормально и естественно, если верить доктору Эмилю Йоханссону. Просто у вас, ребята, никого не было рядом, для… ну, вы поняли. Для полной естественности.
Лоретта тем временем аж закашлялась от смеха.
– Они вроде как… растворились друг в друге, – заметила Лэйки.
– А еще забыли, как пользоваться глазными яблоками. Впрочем, им, наверное, просто нравится смотреть друг на друга.
– Ну, мне… тоже нравится на нее смотреть. Но глазами-то я ее не ем.
Это был единственный раз, когда Кит пожалел, что не умеет здраво облекать свои ощущения в слова. Обычно он чувствовал нечто, чего не мог выразить, или же говорил не совсем то, что чувствовал.
– Помнишь Рождество, когда моя Дакота написала для вас пьесу? «Жизнь и времена…»
– «…Стэфани Эппл. Девочки, которая обогнула весь мир…»
– «…в поисках идеального кусочка пиццы».
– Ну конечно же, помню. А еще помню, что пьеса была довольна ужасна.
– Моя Дакота писала ее по вечерам целых полгода, – признался Кит.
– Правда?
– Начала еще тем летом и еле поспела к Рождеству. Помню, как заверял маму, что мне пьеса кажется чудесной. Она же столько времени ей посвятила. А знаешь, что она ответила?
– Что?
– Дакота сказала: «Пьеса для Лэйки, поэтому должна быть идеальной». – Кит оторвался от созерцания игр между Монти и Лореттой и посмотрел на эту девушку, которая приходилась ему не сестрой, но кем-то столь же близким. То ли дело было в лесе, то ли в том, что в их компании появились новые люди, но Кит ощутил к ней тягу, которую не совсем понимал. Словно бы все хорошее в мире сосредоточилось в радиусе метра от того места, где в этот момент случилось быть Лэйки. – У тебя дар вдохновлять людей на лучшее, Лэйки. И ты, конечно, не ешь Лоретту глазами. Поедание никого не вдохновляет.
В этот момент вернулся Леннон и сказал, что путь чист. Привал выдался таким долгим, что тело Кита решило, будто на сегодня они уже закончили переход.
Он плелся в хвосте, а Лэйки шла рядом.
Спустя несколько минут она призналась:
– Знаешь, порой мне кажется, что ты самый башковитый двенадцатилетний ребенок в мире.
– Вот подожди, начнется у меня созревание…
Лэйки рассмеялась, и Кит только порадовался, что не брякнул первое, что пришло в голову: «Порой мне кажется, что я вообще последний двенадцатилетний ребенок в мире».
у всего теперь двойная суть
Мертвый город на мертвом городе.
Кит удивлялся, как их много, какие они все маленькие и уединенные.
Иногда он ощущал себя скорее бризом, чем человеком, ветерком, что проникает в города и вылетает из них, высматривая в открытых окнах мечтателей, Знатоков, оглядывая их мирки, гадая, что там – и есть ли там что-то – в Запределье.
Какие-то города казались ему ненастоящими, как будто вырезанными из картона. Другие напоминали Городок: кирпич и камень, сады и парки, древние души в понтовых туфлях и со своей историей. В одном городе им даже попалась дорога-мост! Не просто полумост-полудорога, а одновременно и то и то. Чтобы отвлечься от холода, Кит стал составлять в уме список прочих вещей с двойной сутью. Не тех, которые вмещают в себя по половинке чего-то, а тех, что на все сто процентов являются обеими составляющими:
Прекрасные люди ведут себя отвратительно. (Кит знал слово «скрытность».)
Освежающие бризы навевают печаль.
С полным животом тяжело.
Смертоносные бури даруют жизнь.
Когда они переходили дорогу-мост, Кит глянул вниз, увидел бегущую под ними другую дорогу и подумал, что теперь у всего, похоже, двойная суть.
Исключение, наверное, составляют промокшие носки да замерзшие уши. Кит устал, замерз и устал мерзнуть.
Беда была в том, что, сколько бы ни выпало снега, дорога оставалась грязной и мокрой, а воздух – тонким и горьким. Кит так часто и низко натягивал шапочку, что она уже вся истрепалась.
На закате они оказались в месте, которое с натяжкой можно было бы назвать городом, хотя оно состояло только из ряда домов, бейсбольного поля и руин банка. Первым делом ребята заглянули в несколько домов в надежде отыскать ночлег. Вот только это были не искусственные домики из туристического городка, жильцы которых во время нападения мух оказались где-то в другом месте.
Местные жители отсиживались по домам.
От банка остались груда кирпичей да две стены, которые выглядели так, будто первый же крепкий ветер сдует их.
Большая часть бейсбольного поля превратилась в лужи и участки разросшихся сорняков и газона. Однако в дальней его части, ближе к сетчатому забору, нашелся приличный пятачок, где ребята сбросили рюкзаки и принялись устраивать лагерь. Лоретта с винтовкой отправилась в лес, и на этот раз Лэйки к ней присоединилась. Принглз с Ленноном пошли собирать хворост для костра; Кит помогал Монти рассыпать вокруг стоянки корицу.
Про корицу Кит понимал ровно столько же, сколько и про секс: некто, кому он доверял, объяснил, что все устроено так-то и так-то, и он верил на слово, но характеристики процесса, хоть и описывались как чудесные и приятные, оставались для него полной загадкой; смысл же пугал.
– Думаешь, эта штука правда помогает? – спросил он, вообразив, как с гор спускается огромный рой в форме осьминога, размахивая щупальцами, но, едва учуяв запах ненавистной корицы, разворачивается и улетает.
Монти пожал плечами:
– Не только мы ею пользуемся. Лоретта – в смысле, ее группа – тоже ее применяет. У них весь дворик у дома был обсыпан корицей.
«И все без толку».
