Дорогу они нашли ранним вечером третьего дня. Погода стояла студеная. Температура не просто опустилась ниже нуля, но и готовилась падать дальше, дальше – вместе со снегом, листьями и солнцем. Труп белохвостого оленя остался далеко позади, прошло много времени, но он все равно как будто еще висел над Нико, и то ли поэтому, то ли из-за холода грядущая ночь страшила ее.
– На сегодня пройти осталось немного. Последний рывок, и остановимся.
В предвкушении отдыха Гарри умчался вперед и где-то через полсотни метров скрылся за рядком кустов. Пес целый день играл в Игру, а она ему так и не наскучила. С другой стороны, если Нико предстояло грести в темноте, хорошо, что рядом есть иглобрюх.
Она свистнула, подзывая Гарри.
– Один, два, три, четыре, пять.
Гарри не прибежал. Нико остановилась и задержала дыхание.
Деревья кругом как будто притихли, и даже снег шуршал не так громко. Нико снова присвистнула, и ей вторило эхо. Потом она шепотом сосчитала:
– Один, два, три, четыре…
Вон, из-за кустов показалась морда – лишь на мгновение – и снова исчезла.
Нико устремилась за Гарри, готовая отчитать его за то, что он не выполнил свою часть первобытного соглашения, но вот она продралась через кусты, и всякое желание ругаться отпало.
Дорога.
Нико не знала мира. Когда живешь одними книгами, это неизменно лишает опыта. Про дороги она слышала, встречала иллюстрации, но то были изображения ребенка, а эта дорога – с ее морщинистой кожей, где трава непослушными волосами растет из каждой щели, – была портретом старика на последнем издыхании.
Гарри ходил туда-сюда, принюхиваясь к асфальту, пока наконец скука или удовлетворение не взяли свое, и он стал носиться по дороге совершенно привычно.
В обе стороны вдоль обочины тянулся симметричный ряд высоких деревянных столбов, словно бесконечная полоса деревьев без веток, посаженных тут, чтобы дороге не было скучно. В голове у Нико замелькали вспышки воспоминаний о старом мире. На какое-то время они приняли четкую форму образа, который почти сразу растаял – как фотография, которую достали из темноты, но, поднеся слишком близко к пламени свечи, опалили, расплавили. Нико не знала, как называются эти деревья-столбы. Понимала только, что они как-то связаны с передачей электричества на расстояние.
Она опустилась на колени и провела рукой по щебенке.
Увидела впереди два автомобиля. Не на картинке, не в книжке и не мысленным взором, а наяву. Обе машины насквозь проржавели, и жизни в них было не больше, чем в дороге, на которой они и погибли.
Нико подошла к той, что поменьше, черного цвета, оставленной посреди полосы. Стекло со стороны водителя не то выбили целиком, не то опустили много лет назад. Как бы там ни было, Нико просунула руку внутрь и, отперев дверь, забралась в салон.
Положив обе руки на руль, спросила:
– Куда едем?
Она не сдержала слабой улыбки, которая погасла, стоило увидеть на заднем сиденье скелет: маленький, наверное детский, закутанный в куртку, он лежал на боку, словно во сне.
«Повеселились, пора и честь знать».
Нико уже хотела выбраться из салона, но тут заметила на дороге движение. Подавшись вперед, всмотрелась сквозь слои грязи на лобовом стекле…
– Черт.
Рука инстинктивно потянулась к ручке дверцы, но машина-то стояла посреди дороги. Нико не выбраться из нее незамеченной.
Тогда она сползла пониже в кресле и, глядя вперед поверх приборной панели, стала считать.
Их было одиннадцать. Пол и возраст определить толком не получилось: нижнюю половину лица каждого скрывала металлическая маска. Работа грубая, явный самопал. У некоторых из-под маски выглядывала всклокоченная борода. Почти у всех имелось оружие: крупные ножи и мачете у пояса, на плечах дубинки; парочка ружей. Чужаки приближались, и в их поступи чувствовалась беспечность; в их смехе не было радости, а в глазах – света. Ни дорога, ни этот мир, сообразила Нико, им не в диковинку.
Еще несколько секунд, и они будут здесь.
«Гарри».
Стараясь держаться пониже, Нико бегло осмотрела дорогу, но питомца нигде не увидела. Гарри прежде не встречал других людей, и оставалось надеяться, что он не станет высовываться. Хотя сдержанность – это вроде не самый собачий инстинкт.
Чужаки подошли еще ближе. Осталось метров пятнадцать.
Нико заблокировала дверь, как будто это могло помочь. С открытым окном она уже ничего не могла поделать.
Десять метров.
В поисках оружия, да чего угодно, она открыла «бардачок», но внутри было пусто.
Слышались смех, громкие и неприятные голоса, и Нико представила, как все произойдет: ее заметят (если еще не заметили), выволокут наружу, а там нож, дубина или пуля оборвут ее жизнь. Она развернулась и осмотрела заднее сиденье в поисках хоть чего-то, чем можно было бы отбиваться, но увидела только навевающие грусть очертания скелета…
Пять метров.
…ребенок, который заснул и не проснулся…
Три.
В последний миг Нико натянула на голову капюшон куртки, спрятала руки в карманы и упала на центральную консоль, лицом на пассажирское кресло.
Сделала глубокий вдох и задержала дыхание.
Животные
– Ну не знаю, приятель. Как-то это неправильно.
– Это, мать его, закон, Герм.
Голос одного напоминал щебетание птички. Второй говорил будто медленно сжимая кулак.
– Да как-то это… не научно.
Машина содрогнулась, когда на капот запрыгнули. Потом взобрались по ветровому стеклу и загромыхали по крыше.
– Слыхали? Герм бросает группу ради высоких научных устремлений.
Вокруг раздался грубый и пронзительный смех.
Оратор на крыше встал.
Он не двигался.
Почему он остановился?
В этот момент по крыше глухо зажурчало, будто кто-то поливал ее водой из бутылки.
– Кто напомнит Герму, кто мы такие?
Кто-то из стоявших на земле выкрикнул:
– Псы!
– Точняк! Вы ведь знаете, зачем они ссут на все подряд? Чтобы люди поняли: эта фиговина – моя. – Вжикнула молния, и оратор спустился с крыши по задней части автомобиля. – Люди одомашнивались, одомашнивались и потому исчезли. Выживание, Герм, это грязная работа. Но если хочешь выжить, надо выяснить, насколько выносливо твое тело. Ну, запевай! Кто начнет?
И группа затянула песню – громко, хрипло и нестройно, – однако голоса их звучали уже тише и дальше…
– Что понравилось – бери
В этом собачьем мире.
И «прости» не говори
В этом собачьем мире.
Не убийца и не вор
В этом собачьем мире,
Ты король, и вот твой двор –
Весь этот мир собачий.
Два пульса
