Вспомним героев все того же певца рывка, сверхусилия, риска, жизни на пределе физических и психологических возможностей — Владимира Высоцкого. Его герои, даже совсем не уголовные, вроде бы вполне приличные люди, просто поразительно «криминогенны». Жаждущие сверхусилий, сверхнапряжения, плачущие о том, что родились поздно.
Тоска героев Высоцкого по войне, по смертельному риску, по кровавому поту имеет противовес — их готовность сразу же после сверхнапряжения «расслабляться», по существу дела вообще не жить, а только скулить и пьянствовать в перерывах. Жизнь его героев примечательна только этими короткими рывками, только в эти краткие минуты что-то вообще происходит. И это очень национальное, очень москальское явление. Не случайно другие славянские народы, даже украинцы и белорусы, относятся к Высоцкому гораздо прохладнее великороссов.
Северо-восток Руси — единственная из славянских территорий, которая так никогда и не перестала быть славянским востоком. Северо-Восточная Русь всегда, всю свою историю была «разомкнута» на востоке. Урал и Сибирь так громадны, что это исключало опасность в один прекрасный момент исчерпать потенциал дикой природы и ее даровых ресурсов.
В XII веке было населено в основном Волго-Окское междуречье, а заволжские леса оставались для русских «безлюдными» (хотя там и жили финские племена). В XIV же веке за Волгу устремляется очень большой поток переселенцев. В те времена не вели подробных подсчетов, а даже существовавшие архивы до нас почти не дошли, но большинство ученых считают: только меньшая часть населения Северо-Восточной Руси жила в Волго-Окском междуречье, в пределах досягаемости князей Владимира, Суздаля и Ростова. На этой территории господствует двухполье и трехполье, а земледельцы платят князю налоги. Но большая часть населения Северо-Восточной Руси и в XII, и в XIV веках вела подсечно-огневое земледелие и жила фактически вне зоны досягаемости княжеской власти. Вот он, славянский восток!
В Московии, как это и должно происходить на славянском востоке, крайне долго переживались и самые отсталые формы хозяйства, и самые примитивные, везде уже изжитые формы культуры.
В Московии в Заволжье, в Предуралье подсечно-огневое и переложное земледелие господствовало до XV века.
Исчерпав возможности переложного земледелия, все территории Московии перешли к классическому типу хозяйства — трехполью с навозным удобрением. Почвы были малоплодородны.
Мало того, этот тип ведения хозяйства тоже не давал особых возможностей для развития. И в XVI—XVII, и даже в XVIII—XIX веках. По-прежнему не было необходимости в интенсификации хозяйства. Можно было просто перенести привычные формы хозяйства на почти не населенные, практически не освоенные пространства востока и северо-востока, в первую очередь Приуралья и Сибири.
В результате многих вопросов развития «как будто» можно было и не решать. Древние уравнительные принципы постоянных переделов земли, отказ закреплять землю в пользование отдельных семей и частных лиц, абсолютное господство коллективного землевладения были возможны только потому, что не было действительно острой необходимости получать все больше продукции с тех же или даже меньших площадей. Избыточное население всегда могло выселиться на еще свободные земли.
Переселенческая политика П. А. Столыпина показывает, насколько серьезно относились к идеям земельной тесноты и переселенчества во всех слоях русского общества. Даже культурнейший, образованнейший представитель придворных и правительственных кругов, проводивший политику передачи земли в частные руки, развала общины и модернизации всего русского общества, считал жизненно необходимым дополнять эту политику облегчением переселиться на свободные земли для тех, кого его же политика лишала прежнего места в жизни. То есть помимо необходимости трудиться интенсивнее, искать новые социальные и экономические ниши столыпинская политика одновременно давала возможность избежать этих трудных, неприятных действий и просто переносить привычные формы хозяйствования и жизни в Сибирь и на Дальний Восток.
На Северо-Восточной Руси волей-неволей приходится быть коллективистом. И потому, что в континентальных областях начинается зона рискованного земледелия. Бешеная работа на рывок ведется без гарантированного результата, и в любой год может выпасть неурожай. И потому, что неосвоенные и малоосвоенные земли просто недоступны одному человеку, даже семье. Чтобы прорываться в земли, населенные угорскими охотниками, поднимать целинные земли, а потом отбиваться и от муромы, и от татарских набегов, приходится действовать сплоченной группой, не расчлененной на индивидов. Взаимовыручка, взаимная поддержка были везде; вопрос, в каких соотношениях с ценностями индивидуализма. На северо-востоке баланс был один, в пользу общины. На Киевщине, тем более на Волыни, — совсем другой.
Поднимать целинные и залежные земли было под силу больше семейной общине. Женатые братья в такой общине не расходились и не начинали вести отдельные хозяйства.
Десятки людей, несколько взрослых мужчин со своими сыновьями, жили вместе, во главе с дедом — большаком. Большак оставался непререкаемым авторитетом при распределении работы, при разделе ее результатов. Он же отвечал за всю семейную общину перед властями.
Большесемейная община была удобна и властям. Через глав общин, большаков, гораздо легче было управлять людьми, чем имея дело с каждым работником в отдельности.
Групповщина, идеализация жизни в «обчестве»; требование от индивида отказаться от развития своей личности, от экономической и социальной самостоятельности во имя жизни в коллективе; культивирование общинных ценностей и представлений; глубочайшее недоверие к индивидуальности; неодобрение, насмешливость к любым проявлениям «самости», стремление любой ценой доказать не правоту всякого, кто пытается жить не в группе. Мстительность, злоба по отношению к предателям, которые все-таки выломились из общины, — вот естественнейшие черты общественного мировоззрения; они просто не могут не сложиться.
Северо-Восточная Русь исходно оказывалась некой мировой провинцией. Не провинцией Руси, а именно провинцией мировой, цивилизационной. Слишком долго надо было идти в глухие леса Волго-Окского междуречья, слишком далеко находились любые центры цивилизации от Владимиро-Суздальского княжества. Это было свойственно уже Киевской Руси, а на северо-востоке черты изоляции, провинциальности умножились многократно.
Северо-восток Руси поневоле имел дело не с центрами иных цивилизаций, а с их перифериями. Не с Римом, а с Вильно; не со Скандинавией, а с Новгородом; не с Византией, а с Юго-Западной Русью, в лучшем случае — с Болгарией.
Качество таких контактов, конечно, оставляет желать лучшего при совершенно любых поворотах истории, при любой интенсивности взаимного влияния. Но и сами контакты с внешним миром, пусть с периферией цивилизаций и стран, практически прерываются после нашествия монголов.
С конца XII века Северо-Восточная Русь словно бы выпадает из европейской истории, выпала из поля зрения европейских историков, политических деятелей, писателей.
Контакты с Западной Русью и с Новгородом у Европы вовсе не прервались. А после Кревской унии Великого княжества Литовского и Польши в 1385 году связи стали много крепче. Русских все лучше узнавали в Европе. Но Северо-Восточная Русь прервала контакты и с Западной, и с Юго-Западной Русью. Чем дальше, тем больше Московия впадала в самолюбование, своего рода спазм самодостаточности, исключающее возможность нормальных контактов.
