Раненый горбоносый, приходя в себя, привалился спиной к стене. Он как будто не верил, что его свалила пуля, точно всю жизнь не сомневался, что он неуязвим, что только из его пистолета пули ложатся в цель. А тут вдруг — на тебе! По телу текла его собственная кровь. Куртка и штаны прошиты пулями. Немыслимо! Просто невероятно! Боль в боку и в ноге. Повернуться неудобно. Потому смотрел зло, исподлобья, цедя сквозь зубы угрозы. Механически повторял:
— Козлы! Вам конец! Козлы! Вам конец! Козлы! Вам конец!
— Сам козел! — отозвался охранник с выпуклыми глазами. — Ожил? Хорошо! Поговорим теперь! — Убрал за пояс джинсов травмат, одновременно поправил за поясом серую рубаху с подвернутыми рукавами.
— Вы — трупы! — Горбоносого била дрожь. — Чтоб я с трупами разговаривал? Не дождетесь! — Он рукой зажимал рану в боку.
— Придется, — сказал бритый наголо. — Иначе подохнешь без скорой помощи. Да и черт с тобой, загибайся, не жалко!
Поднявшись на площадку, охранник с выпуклыми глазами носовым платком поднял с пола пистолет горбоносого, сказал напарнику:
— Интересно, где еще этот ствол засветился? Теперь есть пальчики на нем! — Посмотрел сверху на горбоносого. — Смотри, как матом садишь! Значит, выживешь! Не загнешься, козел! — Посоветовал напарнику, бритому наголо: — Пристегни его к перилам и звони Исаю! — и пошел в квартиру, где мать в спальне со слезами на глазах торопливо и трепетно перевязывала рану сыну, задрав его полосатую рубаху и расстегнув у него на животе джинсы.
Увидав охранника, Генка, лежавший с бледным лицом на коврике, вытянул шею.
— Ну что, пристрелили их? А я не промахнулся!
Не ответив, охранник положил на подоконник ствол, завернутый в носовой платок, осмотрел окно и направился в зал. Включил свет, прошел между вишневым диваном и журнальным столом такого же цвета к окну. Здесь сразу понял, как все произошло. Вырезанное стекло в балконной двери, веревки, свисающие с крыши. Позвал напарника. Тот, пристегнув горбоносого наручниками к перилам, тоже аккуратно осмотрел окно и балкон, покачал головой и прошагал в спальню Генки.
— Ты молодец, не испугался! — похвалил его. — Парень что надо! Если бы не ты, неизвестно, как все сложилось бы. Мать может тобой гордиться. Ты все планы поломал этим негодяям! Но откуда у тебя ствол? — поинтересовался и перевел глаза на женщину, присевшую возле сына на коврике и положившую его голову себе на колени.
Недоумевая, она в ответ пожала плечами. А глянув на сына, проговорила:
— Да, сынок, я никогда не видела его. Ты не шевелись. Не надо шевелиться.
— Я ненадолго позаимствовал у дяди Пети, — сообщил Генка. — Для самообороны.
— Ну, — присвистнул охранник, — хана теперь дяде Пете! За ротозейство.
— Он не виноват, я сам.
— Смотри, не вздумай позаимствовать вон тот пистолет на подоконнике! — предупредил бритый наголо, кивая в сторону окна.
— Я же не дурак, понимаю, что это улика, — пробубнил Генка обиженно.
— Вот и хорошо. Нос не вешай. Жить будешь.
Получив звонок, Исай мигом вскочив с кровати. Собирался он всегда по-армейски быстро. Включил везде свет, слетал в ванную, умылся, вытерся. В квартире был один — Елену уже перевел в другое место.
Когда натянул на себя джинсы и куртку, поднял из постели Акламина, сообщив ему о происшествии. И без задержки помчался по адресу сестры Глеба. На месте быстро разобрался с обстановкой. Если не считать ранения Генки, охранники сработали нормально. Задержанный развяжет язык, никуда не денется. И скоро станет известно, кто организовал налет. Не стоит ломать голову и строить догадки.
Приехавшие опера увидали, как неистовствовал пристегнутый к перилам горбоносый, и даже усомнились, что ему нужна скорая.
— Да он же здоров как бык! — заметил один из оперативников. — Какая ему скорая? Вон как гавкает! Его место на цепи! — сказал, повернувшись к стоявшему рядом охраннику, бритому наголо.
Осмотрев место преступления и сделав какие-то записи в записной книжке, Акламин положил ее в карман легкого пиджака и подошел к задержанному парню. Тот от лестничных перил был отстегнут операми и сейчас в наручниках сидел на ступенях, привалившись плечом к крашеной стенке. Два оперативника стояли рядом. Аристарх остановился напротив и, не задавая вопросов, стал серьезно всматриваться в парня. Лицо у того не было пропитано уголовным духом, и жаргон из его рта звучал как искусственное воспроизведение инородных слов, а не как крепко впитанные губкой сознания понятия. Под пронзительным взглядом Аристарха горбоносый закрутился, словно уж на сковороде, продолжая ломать язык скабрезностями.
Приехала скорая. Осмотрев раненых, перевязав их, врач сказал Аристарху, что племянника Корозова забирают с собой, а раны у горбоносого от резиновых пуль легкие — заживут как на собаке. Только первоначальный шок помешал ему бежать так, чтобы пятки сверкали.
Неспокойно ежась, горбоносый ощетинился на Акламина:
— Чего таращишься, начальник, думаешь, твоя взяла? Тебе просто повезло, мент, а мне нет, вот и все! Но это ненадолго! — Он отчаянно дернул руками в наручниках.
— Ты уверен? А наколки-то у тебя на теле не лагерные, — сказал Аристарх, видевший их во время осмотра горбоносого врачом скорой.
— Они у меня от рождения! — хмыкнул тот, делая презрительную мину.
— Понятно. Значит, не сидел еще! Хорохоришься. Ну-ну!
Содрогнувшись, горбоносый сморщился. Меньше от боли, а больше оттого, что Акламин сразу раскусил его, вывел на чистую воду. Это сильно горбоносого ущемило, зацепило за живое. Ему хотелось казаться крутым. Но оперативник одним словом осадил его гонор. Уязвленный, тот забегал глазами по сторонам:
— Ментяры. Козлы!
— Много сам козлишься, — спокойно заметил Аристарх. — Место твое будет у параши.
— Поглядим еще! — вспыхнул горбоносый, краснея всем лицом.
— Ты можешь еще глядеть, а я точно знаю! — качнул головой Акламин. — Как твое имя?
— Не помню! — буркнул горбоносый.
— Придется вспомнить, парень! — серьезно заметил Акламин. — И чем быстрее, тем лучше для тебя. Хуже будет, если твой хозяин первым сдаст тебя. А он сдаст тебя, будь уверен! Ты уже отработанный материал. Ему больше не нужен.
И снова горбоносый поежился, выдавая этим свое волнение. Его куртка после осмотра и перевязки врачом была распахнута, рубаха под нею скомкана. Штанина наполовину разрезана для удобства перевязки ноги. Повязка и голая коленка торчали из разреза. Он по-прежнему сидел на бетонной ступени лестничного марша, терся плечом о крашеную стенку и дергал перед собой руками, схваченными на запястьях наручниками. Последние слова Аристарха о хозяине горбоносому явно не понравились — он завозился, зашарил по одежде руками, то ли пытаясь поправить ее, то ли вытирая потные ладони. Заметно напрягся, потом выдавил:
