В Англии Петр опять-таки вел себя весело и непосредственно. Посещения кабаков и забавы с одной из известных лондонских актрис были, в общем, цветочками. Английский король поселил русского монарха в поместье знаменитого писателя Джона Эвлина – на беду последнего. После того, как в ухоженном поместье три месяца пьянствовал Петр с приближенными, хозяева «…обнаружили, что полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что надо их менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки, краска на дверях попорчена или загажена. Окна перебиты, а более пятидесяти стульев – то есть все, сколько было в доме – просто исчезли, возможно, в печках. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны так, будто их терзали дикие звери. Двадцать картин и портретов продырявлены; они, судя по всему, служили мишенями для стрельбы. От сада ничего не осталось. Лужайку так вытоптали и разворотили, будто по ней маршировал целый полк в железных сапогах. Восхитительную живую изгородь длиной в четыреста футов, высотой девять и шириной пять сровняли с землей. Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья – все погибло. Соседи рассказали, что русские нашли три тачки (приспособление, тогда еще в России неизвестное) и придумали игру: одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь».
Так что принятие Петром причастия по англиканскому обряду, сделанное как-то наспех, на фоне всего этого смотрелось вовсе уж безобидно – хотя православных спутников Петра ужаснуло…
О гомосексуализме Петра многие говорили открыто, связывая это то с Францем Лефортом, то с Меншиковым. Сохранилось «розыскное дело» сержанта Преображенского полка – он, не особо-то и принимая меры предосторожности, в кругу сослуживцев говорил, что «государь-де с Меншиковым живет бляжьим образом». Самое любопытное тут – даже не эти высказывания (наверняка основанные если не на точной информации, то на стойких слухах, имевших хождение в гвардии), а приговор болтуну. Его всего лишь сослали в Оренбург, в армейскую часть. По меркам того времени – гуманизм невероятнейший. Чтобы в полной мере можно было оценить до странности загадочную мягкость подобного приговора, приведу три примера – практически стандартные завершения пустяковых, в общем, дел…
27 июня 1721 г. В Петербурге празднуют двенадцатую годовщину победы под Полтавой. Зело поддавший мужичок Максим Антонов в экстазе верноподданнических чувств прорывается сквозь цепь солдат и начинает бить Петру поясные поклоны, а когда охрана пытается его оттащить, заезжает одному из гвардейцев в ухо. Бедолагу арестовали, пытали до ноября (на дыбе и с раздроблением костей в тисках), после чего последовал утвержденный сенатом приговор: «Крестьянина Максима Антонова за то, что к высокой особе Его Царского Величества подходил необычно, послать в Сибирь и быть ему там при работах государевых до его смерти неотлучно».
Второй пример. В городе Конотопе, в кабаке, некий солдат предложил некоему украинцу выпить за здоровье «государя императора». Украинец понятия не имел, что это за император такой (до окраин еще не дошло известие о принятии Петром императорского титула) и ответил что-то вроде: «Черт его там знает, что за император такой, я, кроме государя и знать никого не хочу».
Заковали, повезли в Тайную канцелярию, в Петербург, пытали, «били батогами нещадно», потом выпустили…
Третий пример. Деревенский поп из Козловского уезда приехал впервые в жизни в Москву и видел там, как Петр, отъезжая со двора Меншикова, забрал в карету свою собачку, посадил на колени и поцеловал. Вернувшись домой, попик сдуру стал об этом подробно рассказывать землякам – и оказался в Москве вновь, уже под конвоем, на допросе у самого Ромодановского. Его, правда, из уважения к сану, не пытали – но за «ущербные чести царевой» разговоры нещадно выпороли плетьми и погнали домой по этапу…
Согласитесь, после таких примеров простая высылка в Оренбург разболтавшегося о царской педерастии гвардейца выглядит предельно странно…
Я уже не говорю о том, что именно при Петре жутким цветком распустилось пресловутое «слово и дело» – венец петровского политического сыска, позволявший кому угодно принародно выкрикнуть обвинение против кого угодно…
Самый последний заключенный мог, прокричавши эти страшные слова, автоматически подвести под пытки практически любого человека. Чтобы читатель составил некоторое представление о повседневной практике созданной Петром Тайной канцелярии, приведу в переводе на современный литературный язык официальный документ: «Обряд, как обвиняемый пытается».
«Для пытки обвиняемых в преступлениях отводится особое место, называемое застенком. Оно огорожено палисадником и накрыто крышей, потому что при пытках бывают судьи и секретарь для записи показаний пытаемых.
В застенке для пытки устроена дыба, состоящая из трех столбов, из которых два врыты в землю, а третий положен наверху поперек. Ко времени, назначенному для пытки, кат, или палач должен явиться в застенок со всеми инструментами, а именно: шерстяным хомутом, к которому пришита длинная веревка, кнутами и ремнем для связывания пытаемым ног.
Палач перекидывает длинную веревку через поперечный столб дыбы, потом закручивает пытаемому руки на спину, заправляет их в хомут и вместе со своими помощниками тянет веревку до тех пор, пока человек не повиснет в воздухе. После этого палач связывает ноги пытаемого упомянутым выше ремнем, а другой конец последнего прикручивает к столбу.
Если человек не винится и на дыбе, пытают иначе:
1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук – на среднюю полосу, а от ног – на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты, и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.
2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов (т.е. потеряет сознание – А.Б.).
3. На голове выстригают на темени волосы до голого тела, и на это место, с некоторой высоты, льют холодную воду по каплям. Прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом, и глаза у него выкатываются. После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.
4. Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ремень, которыми они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают сильнее.
Таких упорных злодеев (кто запирается – А.Б.) надо через короткое время снимать с хомута, вправлять им кости в суставы, а потом опять поднимать на дыбу. Пытать по закону положено три раза, через десять и более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда, на последней пытке, ради проверки, палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, до трех раз или более, глядя по надобности.
