А я ведь тоже рос в слободе и многое о ней нам с Пашкой рассказывали. В основном бабушка, конечно, немного даже дед, но и моя мама тоже, которая была учительницей и историю Бережково знала отлично. И что в итоге помню я?
Ничего из ряда вон… помимо наличия местной святой. Вот, то единственное, что выбивалось, в общем-то, из общей истории округи, где таких крупных сел и мелких городков с десяток. Все войны и смуты, случившиеся в этих краях, затронули всех одинаково, а какие-то значимые события с конкретным местом их проведения, зафиксированы были давно и в слободе не проходили точно.
Я в растерянности уставился на свой короткий список. И вот тут пришло понимание… нет, еще не озарение, а просто какая-то дальняя мысль без конкретной формы… что я что-то упускаю. И пришлось мне опять крутить так и эдак каждый пункт, чтоб добраться до тревожащего, не дающего отступить и отбросить версии, как отработанные.
Первое… нет, тут верти не верти, а ничего не изменится — клад в земле, потому, что даже из записки было ясно, что он немаленький, а значит, в тайник в стене замуровать его вряд ли удастся.
Второе, статуя. Разбита на мелкие куски, в которых даже отдельных фрагментов не распознаешь. А то, что внутри Свешников ничего не нашел, это мы знаем точно. Надеюсь только, что он тогда тоже там был и додумался, прежде чем расколошмачивать изваяние, сначала осмотреть его. Какая-то надпись могла быть и снаружи, на каком ни то неявном месте — на подоле понизу, под рукой…
Мысль стала оформляться… а где были руки девы? Одна неизвестно где, а вот вторая должна была тянуться к небесам… что ли, но из-за того, что статую поставили неровно, она указывала в сторону.
Какую сторону?
Я уже понял, что на верном пути, а потому мысль, что не мог человек, который оставлял статую подсказкой в таком серьезном деле, не проследить за ее установкой, додумывал на бегу.
Надел форму, приведенную заботливой Марфой в порядок, ремень, пристегнул кобуру, влез в сапоги, попрыгав по комнате, потому, как делать что-то вдумчиво я сейчас не мог, а значит, и получалось у меня все не очень. Схватил фуражку, в другую руку трость и побежал бегом вниз по лестнице.
В том же темпе я добирался и до отделения, а потому, влетев в приемную, задохнулся совсем и минуту не мог отдышаться. Лиза, увидев мена, взмыленного такого, только захлопала глазами:
— Николай Алексеич, а вы зачем пришли? — все-таки выговорила она, — Алина Андревна заходила и предупредила, что вы будете только завтра, а сегодня еще больны.
— Все в порядке, — махнул я рукой, постепенно отдыхиваясь, — где все?
— Михал Лукьяныч у себя, Марк в подвале… тоже у себя, Наташа дома, а остальные, наверное, возятся с машиной, она у них… опять запыхтела, что ли.
— Лиза, ты там с кем? — послышался голос из-за двери.
Я кивнул женщине, что сам доложусь, постучал в дверь и вошел.
— Коля? — удивился капитан, увидав меня, — Нам сказали…
— Я знаю, что Алина планировала до завтра из дома не выпускать, но у меня очень важная информация.
Капитан посмотрел внимательно, кивнул:
— Закрой дверь. Рассказывай.
Конечно, мой доклад не завершился выкладкой догадок по Свешниковскому кладу. Я вкратце рассказал и о том, как был ранен, и о разговоре с Любой, в той его части, что не касалось дел моей семьи, и о том, что сама она сбежала из Бережкова. Михаил Лукьянович молча покивал на все известия, дав понять, что все принял к сведению, а по окончанию моей довольно сумбурной речи сказал:
— Так, о Любовь Михаловне пока забыли. Мы ей не сторожа, из госпиталя она уходила своими ногами, так что пока отставим. А там посмотрим, как дела складываться начнут. Но вот сейчас, бери Кузьму с бричкой, или Васю с машиной, если они там закончили, и езжай пытать отца Кирилла на предмет статуи. Возможно, что и вспомнит.
И даже сам пошел со мной во двор, что все там побыстрее разворачивались.
Василиса и Прол Арефьевич, который ей похоже помогал, к моменту, как мы вышли из здания, с машиной завершили и теперь та, уж точно не «пыхтела», а потихонечку урчала в тени сарая. Кузя, который поплелся открывать нам ворота со двора, выглядел расстроенным. Так оно и понятно, ему бы с нами, а не торчать в жарком дворе, но его дело было — лошадиное, как сказала ему сестра, так что, следовало обязательно быть на месте, вдруг кому-то приспичит ехать куда-то еще.
А мы покатили с ветерком — ну, так машина, тоже не телега, так что доехали довольно быстро. Только-то и успел я расспросить Василису про ее здоровье.
— Отлично! — разулыбалась она в ответ на мой вопрос, — Этот гад действительно меня только пихнул, никакие внутренние органы не пострадали, как боялся по началу Арсений Маркелыч. Да-да, он сам так сказал, что легко обошлось! — ну, старому-то врачу я верил, так что меня Василиса могла не убеждать. Но видно девушке за последние дни пришлось выслушать столько недоверчивых вопросов, что теперь она уже по привычке выдавала все одной фразой сразу.
В это время мы пересекли мост, а там, следом, и въехали на территорию кладбища.
Отца Кирилла нашли в церкви. Он, выделив нас сразу из десятка прихожан, что толклись перед иконами, направился в нашу сторону.
Поздоровались церемонно, и я отважился приступить к делу.
— У меня к вам, батюшка, возможно, довольно странный вопрос, но ответ на него очень важен для следствия, и не только по делу вашего сторожа.
— Спрашивайте Николай Лексеич, если смогу — помогу, конечно, — прогудел дьякон шепотом, и от этой попытки говорить тихо, голос у него и вовсе опустился до невероятных низов.
— А не вспомните ли вы, как стояла надгробная статуя на могиле купчихи Свешниковой?
Отче однозначно опешил от такого совсем уж неожиданного вопроса, но постарался удивления не выказывать, да и помочь обещался все-таки:
— Дык… вспомню, наверное… а чё не вспомнить? Вам как, в общем или по месту?
— По месту — обязательно.
По аллее в обратную сторону Вася ехала медленно и нужное место мы не проскочили. Оставили машину и углубились в дебри заросшего старого кладбища. Пока шли, раздвигая перед собой ветви деревьев, отец Кирилл потихоньку гудел, рассказывая, что дева та каменная, была настоящим произведением искусства, так ему якобы рассказывал один знающий человек, который специально приезжал сюда году так в 30-м, чтоб запечатлеть для истории сию статую:
— Ученый он был, исскуствы разные изучал, — говорил он, придерживая охапкой разросшуюся сирень перед нами с Василисой, — я его хорошо запомнил, напоминал он мне кого-то… кого вот только, так и не понял, но сам он и слова его в память запали…
Я же, догадался как-то сразу, что речь отец Кирилл ведет о младшем Свешникове, которого он знать, похоже, не мог, поскольку тот года с десятого в слободе не был, но вот батюшку его, вполне. И именного тогда, думается, Александра тетя Паша и видела, еще достаточно молодого, но узнаваемого.
