Преступны ли действия Эллисон? Проработав в суде, я знаю, что практически каждый человек способен на любой поступок во имя какой-то цели. Я потому и стала стенографисткой, что хотела своими глазами увидеть лица лжецов. Я хотела взглянуть на тех, кто может говорить одно, а делать другое. Так постоянно поступали мои родители. Я считала, что, попристальнее разглядев преступников и лжецов, смогу иначе относиться ко лжи в собственной семье — но такого, конечно, не произошло. Зато хоть было чем развлечься. Вон, несколько лет назад судили учительницу начальных классов, которая утверждала, будто веселилась на празднике, тогда как на самом деле расчленяла труп убитого свекра. Я с большим интересом слушала ее откровенную ложь. В течение всего процесса она сохраняла потрясающее присутствие духа, пока обвинение раскрывало ее мотивы (деньги, что ж еще) и доказывало предварительный умысел — месяц назад она купила детскую ванночку и вдобавок на несколько сотен долларов приобрела чистящих порошков, дезинфектантов и дезодорантов в том же самом магазине, где я обычно покупаю прокладки и воздушную кукурузу.
Есть ли тут мораль? Вряд ли. Но я знаю, что мы просто запрограммированы верить лжи. Удивительно, как охотно мы верим любому рассказу, который хотим услышать.
Помню, я еще думала, что против тех, кто работает в суде, преступлений не совершают. Святая наивность! Правда, когда я выбирала профессию, мне было всего семнадцать. Только представьте: доверить важнейшее в жизни решение семнадцатилетней девочке! И о чем только думает Бог? Если на свете есть перерождение душ, то выбор своего будущего воплощения я доверю только собранию великовозрастных стариков.
Батюшки светы, неужели наконец-то перерыв? Грязный Джо купил время на поиски документа о передаче собственности, хотя все в суде прекрасно знают, что его не существует. У богатых свои законы; против них у бедняков нет ни шанса. И никогда не было.
Среда, 15.00
За обедом в кафе около здания суда, ковыряясь в салатных листьях и без особой надежды позванивая Эллисон, я подслушала разговор девочек-подростков из французской части Канады. (Обе с чистой, здоровой кожей и без особой признательности обществу за то, что оно для них сделало.) Сев за столик позади меня, девчонки принялись обсуждать вегетарианство и мясоедство. От их детального описания скотобоен в Квебеке меня чуть не стошнило, хотя раньше мне нравились подобные разговоры. Я доковыляла до суда, нашла Ларри — это он составляет для нас расписания — и опять отпросилась с работы. Дома забралась под одеяло и лежа размышляла о Джейсоне. Не о душе, а о телесной — мясной — его части. Почему мне это так важно?
Ведь я знала, что он не прекрасный принц, еще до того, как с ним встретилась. И как я говорила, это меня не пугало. К тому же моя профессия, со всеми фотографиями, которые показывают на заседаниях, готовит к самому страшному, что только может случиться с человеческим телом в маленьком счастливом Ванкувере. Бывало, и невест у нас сжигали из-за маленького приданого, и бросали трупы под лесопилы, и варили в жировытапливающих котлах.
Какие страшные картины скрыты в голове у Джейсона, знает только Господь Бог. Познакомившись с Джейсоном, я обратилась к Лори, нашему архивариусу, и попросила ее поднять документы о Делбрукской трагедии — те фотографии из столовой. Взглянув на них, я теперь с уверенностью могу сказать: в газетах и по телевизору показали лишь малую толику случившегося. Даже не знаю, обокрали нас или просто пожалели. Есть, наверное, страницы в Интернете, где можно найти то, что не попало в печать, но…
Четвертой была фотография Шерил.
У меня перехватило дыхание.
Она!
Такая молоденькая! Боже, насколько же юна. Да и остальные — просто дети. А лицо! Чистое, не испачканное кровью, несмотря на кипевшую вокруг бойню. Спокойное, живое лицо, как будто она спала или загорала на пляже. Ни тени страха. Ни малейшей.
Я положила фотографии в конверт. Я увидела, что хотела.
Было бы Джейсону легче, если б он знал, что она умерла без мучений? Но он и так наверняка знает. Сказать ли мне ему о фотографии, если увижу его снова? Сблизит ли это нас или, наоборот, оттолкнет его от меня?
Если увижу его снова…
Негодяй!
Ну почему он не оставил мне зацепку? Маленькую, ерундовую зацепочку? Но нет: «Пойду схожу за сигаретами. Тебе купить чего-нибудь? Молока? Бананов?» Он погиб. Точно погиб. Потому что сам бы он никогда меня не оставил. Не такой Джейсон человек.
Подозревал ли кто-нибудь из его друзей о том, что происходит? Вряд ли: за исключением меня, он был одинок. Семья не в счет — совершенно бесполезные люди. Временами я так на них злюсь. Взять мамашу, например: утащила его в глухую деревню, когда с него уже сняли обвинение. Он так и не встретился лицом к лицу с клеветниками. И они, должно быть, решили, что выиграли.
Потом Кент. Пусть сейчас он мертв. Но тогда-то Кент мог заступиться за младшего брата вместо того, чтобы прятаться за обтекаемыми фразами и религиозной болтовней!
А Редж? Зачем надо было ждать, пока мир вокруг рухнет, чтобы стать нормальным человеком? Можно же было поладить с Джейсоном, я уверена…
И не напоминайте мне про родителей Шерил. Мягкотелые, малодушные лицемеры!
Даже Барб — и та не может долго говорить про Джейсона.
Фу-уф. Зря я так на них. Просто выплескиваю эмоции. Все они наверняка хорошие люди. Только мои эмоции рвутся наружу…
Не могу выбросить из головы фотографию Шерил. Я не ревнива, но что еще остается чувствовать? В глазах всего мира Шерил стала святой, а кому приходится соперничать со святыми? Монашкам разве что.
Однако мне, после рассказов Джейсона, Шерил не кажется святой. Обычная девочка, которой в жизни, должно быть, не хватало острых ощущений. После исчезновения Джейсона я несколько раз встречалась с ее родителями на обедах у Барб. Они рассуждали только о том, как приобрели со скидкой несколько ящиков кукурузных консервов, или как слетали в Скоттдейл по фантастически низким ценам от какой-нибудь «Аляска Эйрлайнс», или как их новые соседи с трудом говорят по-английски. Я не услышала от них ни одной мало-мальски интересной мысли. (И они даже не задумывались, где может быть Джейсон.) Похоже, своим присутствием я смущала их. Джейсон говорил, будто они подозревают, что именно он снял убийц на пленку и разослал кассеты прессе. И все же враждебности к Джейсону я у них не почувствовала. Скорее сожаление, что они так и не встретились с ним после трагедии.
А вот Шерил… Я быстро узнала, как она может появляться из ниоткуда. Смотришь, скажем, телевизор — и тут, хлоп, она: ее школьная фотография на весь экран и голос за кадром, рассказывающий о малолетних преступниках, о росте преступности или о преступлениях против женщин. Меня это раздражало, а Джейсону было вроде бы все равно. Он безмятежно улыбался и говорил: «Не обращай внимания». Но я же видела его лицо! Он все еще ее любит!
Даже неловко об этом писать. С одной стороны, я, живая, имею неоспоримое преимущество над ней, мертвой. С другой стороны, она, мертвая, постоянно одерживает верх надо мной, живой, но стареющей, и притом слишком быстро.
