Гай открыл глаза. Светало. В комнате смутно вырисовывалась фигура Геликона.
— Ты и этой ночью почти совсем не спал, — мягко констатировал он.
Гай сел и ничего не ответил. Он действительно устал. Геликон достал пузырёк с пахучей жидкостью и, начав осторожными движениями пальцев массировать Гаю затылок, спину, плечи, прошептал:
— Тот жрец из Саиса говорил, что мечты о запахе цветов, расцветших прошлым летом, приносят только боль. Рождаются другие цветы.
Гай встал.
— Хочу спуститься к морю, прямо сейчас, — сказал он.
Геликон испугался.
— Тебе запрещено выходить без разрешения императора...
Гай улыбнулся.
— Полагаю, меня никто не остановит.
— Подожди, — попросил Геликон, но тот уже надел лёгкую льняную тунику и вышел.
По длинной потайной лестнице они спустились к морю, и никто их не остановил. Стражники молча открыли калитку, за которую все эти годы было невозможно выйти. У крохотного причала рассветное море было безмятежно гладким. Раб-нубиец отвёз их на маленькой лодочке к узкому входу в знаменитый грот, где на воду падал необъяснимо голубой свет. Поэты писали, что видели между скал водные божества со струящимися волосами, покрытые светящейся чешуёй, как хвосты у сирен
[39].
Они свернулись на дне лодки, поскольку вода ещё стояла высоко и вход в пещеру открывался тонкой щёлкой над её поверхностью. Умелый взмах вёсел — и лодка скользнула под свод и проникла в пещеру, оставив солнечный блеск позади. Глаза наполнил голубой сумрак; молчаливый нубиец поднял вёсла, и с них закапала серебристая вода. Лодка подошла вплотную к рифу.
Гай и молодой Геликон одним прыжком соскочили на риф, разделись, и их голые тела скользнули в светящуюся воду; мокрая кожа тоже стала отсвечивать голубым. Они плавали в этом свете, и вода струилась по их телам, когда они вылезали на скалы; потом они снова ныряли в воду, отдаваясь ей, смотрели друг на друга и шутили, постепенно наполняясь чувственностью. Наконец вылезли на риф и, растянувшись, стали смотреть на отлив, медленно гнавший воду прочь, но оставлявший на коже серебристые отблески.
Когда они снова поднялись наверх и подошли к портику библиотеки, Гай увидел, что Серторий Макрон, всемогущий префект, вернулся из Рима и один, без эскорта, бессмысленно сидит в тени на скамье.
«Меня ждёт», — подумал Гай и задался вопросом, кто подсказал Макрону ждать именно здесь.
Он подошёл к префекту, сел рядом и с улыбкой сказал:
— Ночь была очень жаркой.
— Я родился вдали от моря, в горах, где снег лежит месяцами, — проговорил Серторий Макрон. — Знаешь где?
Гай вопросительно посмотрел на него.
— В самой мощной крепости от Скифии до Альп — в Альбе Фуценции, в сердце Апеннин. Я вырос среди солдат четвёртого легиона и легиона Марса, среди оружия. Ты родился на Рейне и знаешь величие каструма. Альба Фуценция — это высоко вознёсшаяся неприступная крепость, окружённая длинной стеной в четыре мили.
Гай смотрел на него, а тот продолжал:
— Ты видел на Рейне и в Азии врагов Рима. А я видел в подземельях Альбы Фуценции, как Рим карает своих врагов.
Гай улыбнулся ему. Макрон огляделся и заметил, что гениальный ум Тиберия сделал виллу Юпитера идеальным местом для правления.
— Сверху, с этой надёжной скалы, удобно наблюдать за Римом и властвовать над империей.
Выразив согласие, Гай вдруг заметил, как за изгибом портика мелькнула худощавая фигура Каллиста.
Макрон сказал, что Тиберий основал безопасность власти на преторианских когортах, расквартированных в сердце Рима, рядом с исторической дорогой, ведущей на юг.
— Это мудро.
Продолжая говорить, префект спрашивал себя, проникает ли этот молодой человек в смысл разговора, так как время от времени он кивал словно бы с детской робостью, но порой, наоборот, казалось, что он унаследовал от своего деда Августа способность слушать и коварно скрывать свои мысли.
— Преторианцы никогда не поддерживали интриги сенаторов, — говорил Макрон. — И теперь, после всей этой борьбы, заговоров и гражданских войн, подчиняются только своим командирам.
Таким грубым, но явным образом он подчеркнул свою власть и облегчённо вздохнул.
Гай молчал. Но, как взлёт сокола, в памяти возник тот дождливый день в каструме на Рейне, когда трибуны восьми легионов кричали его отцу Германику, что откроют перед ним Рим силой оружия, а отец молчал.
— Ты проводишь меня в библиотеку? Там, внутри, прохладно, — дружелюбно попросил он Макрона.
Впервые Макрон вошёл туда и прищурился в полумраке.
— Смотри, — сказал Гай, проведя пальцем по полке. — Это всё труды по астрологии.
Макрон не выразил ни удивления, ни невежественного почтения. Гай взял маленький кодекс и с театральной невинностью объяснил:
— Обрати внимание: это изобрёл Юлий Цезарь. Он говорил, что свёрнутые свитками рукописи неудобны на войне.
Он сел на единственную подставку и заметил, что в библиотеке никого нет. Макрон тоже это заметил и с плохо сдерживаемым нетерпением сказал, что знает другую историю, про Августа. Гай посмотрел на него. Казалось невероятным, чтобы этот префект когорт когда-либо прочёл хоть одну книгу, и если он говорил об истории, это означало что-то ещё.
А Макрон продолжал:
— Вот послушай: когда Августу было двадцать лет, он мечтал владеть Римом. Это знают и мои люди.
В полумраке было прохладно, но, несмотря на это, рассказчик вспотел.
— Август в двадцать лет уже понял, что ненависть множества сенаторов не даёт ему взять власть. И потому, когда его войско пошло на Рим, он подумал, что лучшим оратором для выступления в сенате будет центурион Корнелий, — рассмеялся он. — Корнелий, стоя посреди курии, увидел, что сенаторы не решаются голосовать, и тогда он скинул с плеча сагум.
Сагум (старое кельтское слово) — это грубый тяжёлый шерстяной плащ, который легионеры носили в походе, и сам по себе он являлся символом войны.
— И сенаторы увидели, как он указал на рукоять меча, висевшего на перевязи.
В окне появилось солнце последнего дня августа. Но Гай, всё ещё скованный подозрительностью, прервал префекта:
— Как, он посмел войти в курию с оружием?
Вопрос сбивал с толку, он низводил знаменитый государственный переворот Корнелия до вопроса протокола.
— Именно, — яростно подтвердил Макрон, — и он крикнул сенаторам, что, если они не решатся, выборы свершит его оружие. И сенаторы тут же проголосовали.
