Лёнька вышла на крыльцо с чайником в руке. Она сняла куртку и была в белой водолазке, туго обтягивающей грудь.
— Вода у тебя где?
— За домом скважина, — сказал Серый. — Там кнопка у насоса барахлит, нажимай сильно…
Я на тебе, как на войне,
А на войне, как на тебе.
Но я устал, окончен бой,
Беру портвейн, иду домой, –
неслось из будки.
Лёнька вернулась с полным чайником, скрылась в доме. Щёлкнул выключатель плитки, следом посыпались, как картошка из ведра, бытовые, простые и обычно незаметные, звуки — позвякивание ложек, стук переставляемых банок и кастрюль, хлопанье дверец шкафчиков, скрип половиц…
Серый вдруг будто бы увидел себя со стороны: он стоит в лодке, которая медленно плывёт по туманному озеру из прошлого видения. Плывёт сама собой, а в разрывах туч над его головой сияет нестерпимо-яркая Луна.
Окончен бой, зачах огонь
И не осталось ничего.
А мы живём, а нам с тобою
Повезло… назло!
— Иди чай пить, — сказала Лёнька.
И Серый пошёл.
* * *
Свет отключили около полуночи. Они сидели за столом в темноте, пили чай и молчали. А о чем было говорить? Нет, даже не так — говорить-то было о чём, конечно, но оба, и Серый, и Лёнька, понимали: словами они могут спугнуть, разрушить ту странную конструкцию их взаимоотношений, что как бы случайно возникла в последние дни. Или — годы?
Неожиданно Лёнька засмеялась — тихо, словно бы про себя.
— Ты чё? — не понял Серый.
— Сидим тут… на кладбище… в темноте… — сквозь смех сказала Лёнька. — Двух могильщиков не хватает ещё для полноты картины.
— Я и есть могильщик, — сказал Серый.
— Не, Серенький, — перестав смеяться, возразила Лёнька. — Ты — Гамлет. Принц. Ты только об этом ещё не знаешь.
— А ты кто? — Серый напряг память и выдал: — Офелия, что ли?
— Не, — Лёнька в темноте отрицательно покачала головой. — Я — Горацио. А может, я и есть могильщики.
Серый не сдержался, фыркнул, разбрызгивая чай. Лёнька пропела:
— В дни молодой любви, любви
Я думал — милее всего
Коротать часы — ох! — с огнём — ух! — в крови,
Я думал — нет ничего
[37].
Они засмеялись, теперь уже вдвоём. Неожиданно вспыхнул свет и Серый увидел Лёньку такой, какой не видел никогда — чёлка отброшена, глаза расширенные, беззащитные и очень…
Как будто Серый смотрел в них всю жизнь.
— Ты есть хочешь? — внезапно засмущавшись, Лёнька опустила голову, привычно занавесившись чёлкой. — У меня тушёнка есть, хлеб и картошка варёная.
— Лен, — позвал Серый. — А ты не уйдёшь?
Наступила тишина, и стало слышно, как завыли над Ёриками от ветра провода.
Лёнька встала, поставила чашки в раковину, сдула чёлку с глаз и улыбнулась.
— Стала бы я тащиться ночью в этот вертеп, чтобы попить чай и уйти.
У Серого словно бетонная плита с души упала.
— Чё сразу вертеп-то? — заворчал он, неловко поднимаясь. — Я полы тут, между прочим, вчера помыл.
Лёнька ничего не ответила. Гибко нагнувшись над сумкой, она доставала оттуда аккуратно сложенные простыни. Из телевизора пел «Эйс оф Бейс»:
Happy nation…
We're traveling in time
Traveling in time
Tell them we've gone too far
Tell them we've gone too far
Happy nation come through
And I will dance with you
Happy nation
* * *
Это был странный сон. Обычно Серый вообще не помнил, что ему снилось, но тут все происходило настолько реалистично, что даже спящий, он понял, что не забудет этого никогда.
Вначале они с Лёнькой куда-то шли. С неба падал мокрый снег, было ветрено и вообще как-то тревожно и страшно. Серый обернулся — и увидел сквозь снежную пелену жёлтые огни фар.
— Попутка? — спросила Лёнька.
— Ага, — Серый перевесил сумку, поднял руку.
Машина приближалась. Уже стало видно, что это не грузовик, но и не легковушка — что-то высокое, угловатое, даже квадратное. Серый передёрнул плечами от внезапного озноба.
Это мог быть рейсовый пассажирский «ПАЗик».
Или джип Флинта.
Или милицейский «Уазик».
Или просто случайная машина…
Дальше что-то случилось, как это обычно бывает во сне, что-то, что не сохранилось в памяти. Словно бы Серый уснул посредине собственного сна. А потом он проснулся во сне и понял, лежит на земле. Не на асфальте, не на траве, а именно на взрыхлённой земле, на вспаханном поле, покрытом тонким слоем мокрого снега. Было очень холодно, Серый чувствовал этот холод всем телом, но ничего не мог изменить — почему-то руки и ноги не слушались.
Рядом с ним лежала Лёнька. Он не видел её лица, его закрывали волосы. Тонкая Лёнькина рука с чуть согнутыми пальцами была совсем близко от руки Серого. И он всё пытался дотянуться до неё, коснуться испачканных темным пальцев, но — не мог.
Сил не было.
А ещё они были не одни на этом поле. Вокруг ходили люди, несколько человек. Подмёрзшая земля хрустела у них под ногами. Люди о чем-то переговаривались, но Серый не мог разобрать слова — их заглушали шум ветра и проезжающих по дороге машин.
Неожиданно один из людей появился в поле зрения Серого — правда, он увидел только ноги.
— Сумку проверь, н-на, — произнёс злой голос. — Там бабло должно быть.
— Я два раза смотрел уже. Только шмотки, — ответил кто-то невидимый.
Человек, бывший рядом, присел и Серый увидел его лицо. Это был Канай.
— Серёга, братишка, — сказал он и улыбнулся так, как будто его щекотали. — Ты чё, н-на? Где бабули? Семьдесят косачей баксов где? Ты чё, сука, напарил меня, н-а?!
Серый молчал. Не потому, что не знал, что ответить, а потому, что — не мог. Канай что-то продолжал говорить, потом начал кричать про Флинта, про сто двадцать тонн бронзы, ругался, вскочил, начал пинать Серого…
А Серый все тянулся и тянулся к пальцам Лёньки, чтобы счистить с них странную грязь, так похожую на кровь…
И он дотянулся, и даже сумел сжать эти пальцы. Они были холодными и чуть липкими.
