Над сутью души старого человечества.
Бронзовый бог и его апостолы предложили людям небывалое — изменить существующий порядок. То, на что поколения средневековых схоластов и теософов потратили жизни, просто сметалось с порога истории, точно мусор. В корзину небытия летели опавшие листья, пыль, прах, пепел — и философские трактаты разных эпох, от античности до Просвещения. Всё, чем жили сотни миллионов людей, что составляло основы их бытия, оказалось ерундой, чушью, детскими секретиками, закопанными между грибком и песочницей.
Великие творцы ушедших эпох трепетали сердцами над уютными лампадными огоньками в полумраке храмов своих душ, и сонмище их читателей и почитателей жили в святой уверенности, что нет, и не может быть ничего более глубокого, сложного, сильного, серьёзного, чем эти величественные храмы.
Но бронзовый идол отдал приказ — и верящие в его непогрешимую волю люди разорили старые кумирни, безо всякой жалости вынесли на ветер и перетряхнули весь тот хлам, что подспудно копился по углам, не освещённым лампадными огоньками. В храмах устроили дома культуры или картофелехранилища. Вместо лампад зажглись прожекторы. Их лучи осветили в ночи мёртвый булыжник Луны.
Бронзовое божество торжествовало — ему удалось то, чего не сумел никто. Великая, прекрасная и страшная в своём прекрасном величии эпоха подарила человечеству водородную бомбу и зашвырнула его в стылый мрак космоса.
Теперь божество превратилось в сотни тонн цветного металла. Оно лежало на боку и упиралось вытянутой рукой, той самой, что указывала путь сотням миллионов человек, в красноватую средневолжскую глину.
* * *
…Серый, накинув бушлат Афганца, сидел на пороге будки, курил и смотрел поверх груд выкопанной земли на дальние огни. Было тихо, только мурлыкал поставленный на радиорежим ещё Афганцем телевизор. Серый просто выкрутил регулятор громкости и погасил экран. Анжелика Варум исполняла хит этой весны:
Ты в увяданье видел жизнь, а в снах природы — повторенье,
И это яркое горенье благословляла твоя кисть,
Наш молчаливый диалог исчез, как исчезает счастье,
Ушёл ты полем сквозь ненастье за горизонт земных забот.
Меня ты скоро позабудешь, художник, что рисует дождь,
Другому ангелу ты служишь, и за собой не позовёшь
[35].
Серый подумал, что музыка мешает ему смотреть на ночь, но вставать, идти в будку, выключать телевизор было лень. Он поискал по карманам сигареты, но их не оказалось — оставил на столе.
И за сигаретами идти было тоже лень.
Точнее, назвать ленью то странное состояние, в котором находился Серый, было неправильно. Он словно бы завис между небом и землёй, между прошлой жизнью и жизнью будущей. И если прошлое было для него понятно и чётко очерчено, словно бы высвеченные теми самыми прожекторами, то будущее казалось теперь не просто мглистым, зыбким, непонятным, а представлялось в виде огромного озера с чёрной водой, над которой стелился то ли дым, то ли туман.
Ужасно не хотелось входить в озеро, в холодную воду, в мёртвую холодную воду, в чёрную мёртвую холодную воду, в чёрную мёртвую холодную воду, покрытую туманом… Поэтому Серый и сидел на берегу. Тянул время. Как там пелось в известной песни из детства: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется…»
Вот такой миг Серый и проживал, стараясь ничего не испортить, не нарушить естественное течение бытия и движение небесных сфер. Он представлял себя крохотной песчинкой, точкой в пространстве, где властвуют могущественные силы, управляющие перемещениями планет, звёзд, галактик…
И хотя сейчас звёзд на небе видно не было, Серому все равно казалось, что над ним мерцают тысячи, миллионы небесных светил, бесконечно удалённых от него — и в то же время близких и связанных с его жизнью, с его судьбой.
Варум допела про художника и в будке зазвучала бодрая «Макарена»:
When I dance they call me Macarena
And the boys they say que soi buena
They all want me, they can't have me
So they all come and dance beside me
Move with me, jam with me
And if you're good I'll take you home with me
Da le a tu cuerpo alegria macarena
Que tu cuerpo es pa darle alegria y cosa buena
Da le a tu cuerpo alegria macarena
Eeeeeh, Macarena — ay!
«Макарену» в Средневолжске полюбили «простой, но искренней любовью», её танцевали в детских садиках на утренниках и во время школьных праздников. Челло как-то перевёл текст этой незамысловатой песенки и оказалось, что в ней поётся о шлюхе по имени Макарена, которая спит с друзьями своего парня Витторино, пока того нет в городе.
Серый вспомнил мёртвое лицо Челло и закрыл глаза. Сделать уже ничего нельзя, можно только просто помолчать. Он и молчал, сжимая кулаки, и ногти впивались в кожу, однако эта, физическая боль, не могла перебить ту, другую боль, что жила внутри Серого и никуда не делась, да и не денется уже, похоже, никогда.
Шаги он услышал издали — кто-то поднимался в темноте по склону. Ночной гость был один, и Серый даже не стал открывать глаза. Он представил, как некто подходит к воротам, берётся за ржавое, покрытое капельками росы кольцо на калитке.
Серый был готов к этому, но всё равно вздрогнул, когда до него донёсся протяжный скрип петель — некто открыл калитку и вошёл. Теперь шаги звучали глухо и мягко, от ворот к будке вела глинистая тропинка, пружинистая, словно матрас. И только от угла начинались асбестовые плиты. Клюква стучала по ним каблучками. Но сейчас вместо стука раздался лишь лёгкий шелест.
Гость приблизился, увидел Серого, всё так же сидящего с закрытыми глазами, и остановился шагах в пяти от него.
— Чё пришла? — спросил Серый.
Он знал, кто это. Ему было сложно ответить, откуда пришло это знание. Знал — и всё.
— Знаешь, чё, — тихо ответила Лёнька.
— Лен, уходи. Нет у меня ничего. И ничего уже не будет. Акелла — мёртвый волк.
— Дурак ты, Серенький.
— Дурак, — согласился Серый и открыл глаза.
Лёнька стояла перед ним — в тёплой не по погоде куртке, с тяжёлой сумкой через плечо.
— Уезжаешь что ли? — удивился Серый.
— Переезжаю, — сказал Лёнька и двинулась к будке. — Дай пройти, плечо отваливается.
Серый встал, сделал шаг в сторону. Лёнька вошла в будку, послышался тяжёлый звук рухнувшей на пол сумки. «Макарена» закончилась, её сменила «Агата Кристи»:
Ляг, отдохни, и послушай, что я скажу:
Я терпел, но сегодня я ухожу.
Я сказал: успокойся и рот закрой.
Вот и всё, до свидания, черт с тобой
[36].
