Серый работал, словно какой-то землекопательный агрегат — тупо, механически, остервенело втыкал лопату, выбрасывал из раскопа грунт, снова втыкал… Челло, напротив, не спешил. Он рыхлил землю, затем выбирал её подборкой, аккуратно перемещал наверх. Прилегающий к памятнику слой Челло отковыривал куском половой доски — чтобы не поцарапать Ильича.
Постепенно они продвигались от головы вдоль туловища вниз. Из земляного плена освободились плечи, грудь; под вечер Серый дорыл до лихого отворота бронзового пиджака, а Челло полностью очистил правую руку, она была поднята и указывала вперёд, видимо, в светлое будущее.
Теперь стало понятно, что статуя лежит практически на боку. Видимо, такое положение было выбрано теми, кто закапывал Ильича, не случайно — если бы они уложили памятник на спину, вытянутая рука торчала бы над землей на несколько метров.
Серый положил лопату поверх кучи земли и сел сверху, как на скамейку, только когда бронзовый пятак солнца утонул в сигаретной дымке у самого горизонта.
— Всё, — выдохнул он, достал опустевшую пачку «Монте-Карло», повертел в руках и убрал обратно в карман.
Поднявшийся к вечеру ветер загудел в проводах, отблески заходящего светила плясали на алюминиевых скрутках, словно огни рекламы внутри газовых трубок. Челло, прищурившись, посмотрел на ближайшую опору и звучно продекламировал:
Седина в проводах от инея…
ЛЭП-500 — не простая линия,
И ведём мы её с ребятами
По таёжным дебрям глухим.
— Лучше б тут были таёжные дебри, — с тоской сказал Серый.
Челло хмыкнул и продолжил:
— Повернув выключатель в комнате,
Вы о нашем зимовье вспомните!
Если б жёлтый глазок вольфрамовый
Мог пахнуть тайгой!
— Сам сочинил? — спросил Серый.
— Обижаешь. Это «музыка Александры Пахмутовой, стихи Николая Добронравова, песня «ЛЭП-500», исполняет Краснознамённый хор имени Григория Верёвки», — Челло засмеялся.
— Можно фонарь снять со столба и сюда перевесить, — сказал Серый.
— Ты уверен, о глубокочтимый потомок Стаханова, что нам нужно работать ночью? — скептически изогнул бровь Челло. — Судя по тому, сколько мы сделали сегодня, за завтрашний день мы вполне сумеем закончить.
— Я пойду, посмотрю, какой там крепёж… — не слушая его, сказал Серый, поднялся и пошёл к будке.
…Он стоял наверху прислонённой к столбу лестницы, выкручивая шурупы, на которых держался кронштейн, когда у ворот появились Малой и Индус.
— Здорово! — весело крикнул Малой.
— Ты про нашу доляну помнишь? — сразу перешёл к делу Индус. — Десять процентов.
— Ну, — кивнул сверху Серый.
— Короче, давай сейчас, — Индус встал, заложил руки за спину, растопырил локти.
— Где я тебе сейчас возьму, откуда? — удивился Серый.
— У-у, ничего себе! — восторженно заорал Малой, заглянувший в раскоп. — Прямо Ленин!
— Колосс Мемнона, — флегматично заметил стоящий рядом Челло.
— А мне похрен, где… — начал было Индус, но Серый внезапно психанул.
Отшвырнув отвёртку, он повернулся, ухватившись за столб, и заорал, вкладывая в крики все переживания, всю ненависть и злобу, скопившуюся в нем за последние дни:
— А ты кто вообще?! Ишак бухарский! Доляну тебе? Залупу тебе на воротник, понял?! Хрен по всей морде и вафли в уши! Ты тут чё сделал? Ты тут только бухал и ныл вон с этим дебилом вместе!
— Чё я дебил-то сразу? — обиделся Малой, но Серого было уже не остановить:
— Сильный ты очень? Бугай, амбал? На, сука, лопату, иди, копай, найди себе тоже, потом про доляну залупайся, понял?
— Ты чё? — ошалелым голосом спросил Индус. — Больной?
— Да, сука, я больной! Злой, больной, плохой. И жадный! Пиздуйте отсюда! Друзья, мля… Таких друзей — за хобот и в музей, понял?!
Серый умолк, тяжело дыша и хватая воздух пересохшим ртом.
— Да понял я, понял, — с усмешкой проговорил Индус. — Жаба тебя задавила — так и скажи.
— Жаба?! — взвился было Серый, но уже без прежнего задора, но тут его оборвал Малой.
— Мы попрощаться заходили, — звонко и невпопад сказал он. — Завтра на вахту уезжаем. Помбурами.
— В Ноябрьский? — с интересом спросил Челло.
— В Тарко-Сале, — Индус шагнул к нему, протянул руку. — Давай, братан. Прости, если что.
— И ты меня, — серьёзно ответил Челло, пожал Индусу руку.
— А этому дятлу, — Индус кивнул на столб, — передай, что когда мы с Малым вернёмся, я ему не налью… — он выдержал паузу и добавил: — Пока не извинится.
— Да кто тут извиняться-то будет? — уже без всякой злости — всё, пар вышел — крикнул сверху Серый. — Валите в своё Тарко-Сале!
Малой обнялся с Челло, шмыгнул, помахал рукой Серому:
— Пока, Серёга!
И они ушли.
Серый отодрал от столба фонарь, начал спускаться, уронил его, лампа разбилась. Спрыгнув с середины лестницы, Серый в сердцах толкнул её, развернулся и убежал в дальний конец Ёриков — пинать забор и орать. Челло пожал плечами, закурил и пошёл в будку искать новую лампочку.
* * *
В два часа ночи Серый проснулся от того, что Челло не спит. В будке стояла звенящая тишина, тревожная и какая-то больничная. У Серого возникло ощущение, какое бывает в здании, когда где-то далеко, может быть даже на другом этаже, горит лампа дневного света. Она обычно гудит, трещит, но иногда издаёт необъяснимое дрожание волн эфира, которое заставляет нервные окончания вибрировать на одной частоте со свечением газах внутри стеклянной трубки.
В будке на Ёриках никаких ламп дневного света, понятное дело, не было, но Серый ощутил в себе знакомую дрожь — и сел на лежанке. Вокруг стояла непроглядная тьма, не видно было ничего, даже контура окна. И вот из этой тьмы, из её тайных, хтонических глубин, пришёл тихий, влажный вдох — так дышат только очень больные люди.
Или — умирающие.
Серый вскочил, ударил ладонью по выключателю. Вспыхнула лампочка. Челло сидел на полу, привалившись спиной к раскладушке. Вся его борода была спереди в темной, казавшейся на свету чёрной, крови. Глаза смотрели устало и робко; Челло словно бы извинялся и все скрёб четырехпалой рукой грудь под бородой, словно хотел прокопать в груди дыру, как в песочнице.
— Ты чё? — по инерции спросил Серый, схватился за штаны, начал торопливо одеваться. — Щас я, щас…
— Не надо… — Челло поднял свободную руку, тут же уронил её без сил. — Не ходи… никуда…
— Ага, «не ходи»! — сердито передразнил его Серый. — Ты тут кони двинешь, а я — «не ходи».
