Серый ощутил, как на него накатывает тяжёлая, вязкая волна страха. Страх взялся из ниоткуда, он был иррациональным, необъяснимым. Что бы как-то избавиться от него, Серый опять завыл:
— Твоё имя равно стало другим,
Глаза навсегда потеряли свой цвет.
Пьяный врач мне сказал — тебя больше нет,
Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел…
Помогло слабо — перед затуманенными водкой и страхом глазами стояли суровые узкоглазые лица под лисьими малахаями, откуда-то доносился запах гари, чёрный дым костром плыл над головой.
— Я хочу быть с тобой! — испугавшись, заорал Серый. — Я хочу быть с тобой! Я так хочу быть с тобой…
Где-то далеко, но отчётливо пророкотал гром. Серый вздрогнул. Боги кочевников гневались. Гром в конце октября просто так не бывает. Всё предопределено. Нужно молиться и каяться. Верить и ждать. И тогда…
— Суки! — сказал Серый серому небу и вернулся к скамейке.
Легко подхватив «Абсолют» за короткую, толстую стеклянную шею, он запрокинул голову и сделал мощный, ставящий точку на всяких попытках напиться просто так, «с горя», глоток.
Водка ещё не провалилась в организм, а Серый уже понял: этот день он запомнит надолго. Все события последнего времени — мёртвый зонщик, бронзовый Ленин, девичник, библиотека, долг Канаю, приватизация, искалеченный Афганец — это всё не случайно. Цепочка событий привела его сюда, дала в руки бутылку «Абсолюта» и оставила один на один с богами. Или с Богом?
Или с небом?
И тут Серого прошило, словно разрядом тока, воспоминание: Челло рассказывал как-то, что древние монголы поклонялись Вечному Синему Небу.
Тэнгри.
…Это случилось летом. Работы не было, стояла жуткая жара. Они, могильщики, все вчетвером, бездельничали на Ёриках, валялись на траве под этим самым Вечным Синим небом, и вот тогда Челло от нечего делать рассказал им — в основном Серому и Малому, Индус спал — что когда Чингиз-хан готовился к важному делу, а все важные дела у него были связаны с войной, с походами, набегами, убийствами или захватом каких-нибудь противников в плен, ну, или иногда — с женитьбой на новой женщине, которых у него было больше трёх тысяч, так вот, перед тем, как что-то такое сделать, он всегда отправлялся на гору Бурхан-Халдун.
Бурхан-Халдун — это в Монголии. Челло говорил, что на самом деле это не совсем гора, а скорее горный хребет, куча сопок, заросших тайгой. Кедры, ели, сосны, подлесок. Медведи водятся и прочие лоси с зайцами. Дикое место. Заповедное. Там Чингиз-хан разговаривал с Богом. Точнее, с Тэнгри. Это всё же не совсем Бог, это — Вечное Синее небо. И место, и божество сразу. Туда, в Тэнгри, уходят души умерших, и потом смотрят на живых, превратившись в звезды. И улыбаются. Там живёт Небесный Отец Тэнгэр Эцэг. У монголов, помимо него, вообще было не особо много богов до буддизма: Мать-Земля Газар Ээж, хозяин царства мёртвых рогатый старик Эрлэг, и всякие мелкие демоны — искусители, убийцы и совратители с пути истинного.
И вот Чингиз-хан постился несколько дней, потом уезжал на заповедную гору Бурхан-Халдун, снимал там пояс, вешал себе на шею — это означало, что он полностью открыт перед Тэнгри — и разговаривал с ним. С Вечным Синим небом. А демоны и Эрлэг его сбивали с толку, всячески вредили и мешали. Но он их побеждал силой духа, и за это Тэнгри открывал ему истину — как нужно поступить и что сделать.
— Тэнгри, — прошептал Серый, погасив воспоминание.
Он пошарил руками по поясу, хотя знал — ремня у него нет, никогда не носил. Тогда Серый задрал голову к облакам. Низкие, серые, с тяжёлыми влажными подбрюшьями, они лениво ползли над Ёриками. Гром проворчал ещё раз. С запада, со стороны Волги, к Ёрикам ползла тёмная туча. Серый посмотрел туда и увидел, что над рекой уже идёт дождь и скоро его притащит сюда. Будет холодно. Надо идти в будку, включать электрический тэн.
Неожиданно Серый понял, что слово тэн и Тэнгри — одного корня. Тэн даёт тепло. Тэнгри — открывает истину. Для того, чтобы включить тэн, нужно просто воткнуть вилку в розетку. Для того, чтобы познать истину, необходимо нечто большее…
Снять пояс?
Челло, наверное, был хорошим учителем. По крайней мере, про Чингиз-хана, до получения этого титула носившего имя Темуджин, он рассказывал так, словно сам видел его и всё, что с ним происходило:
Заросшие густым лесом, где сосны и кедры перемежались осинниками и березняками, горы Хэнтей, где высилась Бурхан-халдун, разделяли поречья Керулена и Туул-гола. Не всякий кочевник решиться проложить путь своего коня через мрачные чащобы. Злые духи не любят людей. Заморочат, закружат путника, положат под ноги коню вместо ровной тропы острые камни, навалят буреломов, ночной порой заведут к обрыву и погубят человека. Мёртвое тело пожрут дикие звери, и не останется на свете и следа от дерзнувшего ступить в земли духов.
Об этом Темуджину говорил брат Бельгутей, когда крохотный отряд из трёх человек пробирался краем степи к берегам Тулы. Третьим на чёрном мерине ехал младший брат Темуджина Хасар. Он не участвовал в разговоре, задремав в седле.
— Мы — дети Есугей-багатура, — ответил Темуджин Бельгутею. — Нам ли боятся духов? Я должен повидаться с побратимом нашего отца Тоорилом кераитским. Духи, демоны, враги — ничто не остановит меня. Вечное Синее Небо поможет. Эй, Хасар, просыпайся, хватит целовать лошадиную гриву! Вперёд, братья!
И вытянув коня плетью, Темуджин помчался к темнеющим горным склонам. К седлу старшего сына Есугея был приторочен перевязанный ремнями тюк с собольей шубой — свадебный подарок от отца Борте Дэй-сечена. И самая большая ценность, сокровище, с которым Темуджин собирался расстаться. Бельгутей вздохнул, переглянулся с проснувшимся Хасаром и пустил своего скакуна вскачь, следом за братом.
Уже неделю были братья в дороге. Сразу после свадьбы, привезя красавицу Борте в свою юрту, Темуджин объявил, что собирается к кераитам.
— Мне не у кого больше искать помощи. Если хан Тоорил откажет — горька будет наша участь. Станем мы прахом костра, пылью под конскими копытами, опавшими листьями на осеннем ветру. Испытаем же судьбу, братья!
Оэлун, как старшая в роду, как мать, отговаривала Темуджина от этой поездки. Путь не близок, в степи опасно. В укромном урочище Гурельгу тихо и покойно. Лихие люди сюда не заходят.
— Какой же я сын Есугея, если, как суслик, буду отсиживаться в Гурельгу, в безопасной норе? — спросил её сын. — Врага не убить, держа меч в ножнах. Из лука не выстрелить, не достав стрелы. Пора спросить с каждого, кто разорил улус отца. Пора вернуть своё и взять плату за все обиды. Так будет справедливо. Так хочет Вечное Синее небо.
Ночная мгла застала братьев в пути. Лесная тропа, ведущая в самое сердце хребта Хэнтэй, исчезла во мраке. Тревожно шумели исполинские кедры над головами, в подлеске трещали ветвями то ли звери, то ли принявшие их обличие хозяева гор — духи. Темуджин объявил ночёвку.
