— Чё, вот прям сейчас? — Серый снова усмехнулся. — Нету у меня, понял? Договаривались через неделю — значит, через неделю. Я сам с Канаем побазарю. Мне посрать на ваш бакс…
Договорить он не успел — второй «трассовик» сделал шаг вперёд и резко ударил Серого кулаком в живот, прямо в «солнышко». Задохнувшись от боли, Серый согнулся, инстинктивно зажавшись.
— Завтра утром все бабки чтобы были, — тихо, но с явной угрозой в голосе, сказал первый «трассовик», наклонившись к уху Серого. — К Канаю не ходи — он занят. Врубился? Или добавить?
— Да понял я, понял, — прохрипел Серый, хватая ртом воздух.
— Ну, и ништяк, — подвёл итог разговора второй и рубанул ребром ладони Серому по загривку.
Перед глазами у Серого вспыхнули огненные пятна, он упал коленями в лужу, опёрся одной рукой, ладонь поехала, и Серый завалился на бок, впечатавшись щекой в грязь.
* * *
Отдышавшись, он на четвереньках дополз до бордюра, сел, кое-как счистил с рукавов куртки глинистую сукровицу. Уделали его чётко, но Серый даже не обиделся. Просто это было второе подтверждение: да, началось. Он теперь — собственник. Богатенький Буратино.
Сто двадцать тонн бронзы. Ильич.
Света из мэрии хочет свою долю, и в ход идёт видик с «Глубокой глоткой», Канай поставит на счётчик и возьмёт процентами.
Кто будет следующим?
— Афганец, — прошептал Серый и закашлялся, сплёвывая серые сгустки грязи.
Это было ясно, как день: «Боевое братство» отправило Афганца приватизировать участок. Серый успел первым. Теперь мяч на их стороне. Дружба, скреплённая армией, не ржавеет.
…В армии Серый служил в КДВО, то бишь в Краснознамённом Дальневосточном Военном Округе. Войска ему достались самые неказистые, инженерные, часть располагалась в таких местах, куда никакой Макар никаких телят не загнал бы по причине полного отсутствия дорог и прочей транспортной инфраструктуры.
Нет, какие-то грязные канавы, проложенные по прорубленным в тайге просекам, безусловно, были. По ним передвигались, рыча и плюясь сизым выхлопом, армейские «Уралы», «КАМАЗы», «ЗИЛы» и оранжевые немецкие «Магирусы» — почему-то эти изделия капиталистического автопрома хорошо прижились на советском Дальневосточье.
В целом два года пролетели как один день — служба была скучной, из развлечений имелись только ночные пьянки и воскресные кинопоказы в клубе. Серый, впрочем, многому научился в «армейке» — для него она действительно стала «школой мужества и патриотизма». Мужество заключалось в том, что он благополучно перетерпел «дедовщину», а патриотизм — в том, что теперь Серый мог с полпинка отличить киргизов от казахов, и их обоих — от бурятов или корейцев.
Когда у Серого спрашивали, где он служил и чем занимался в армии, он всегда отвечал в стиле гангстера Нудллса из «Однажды в Америке»: «Я два года рано вставал».
Впрочем, какие-то истории из серии «А у нас в части был один чувак…», которые рассказываются после пятой рюмки, случались и у Серого, и некоторыми он даже делился с друзьями, когда пребывал в благодушном настроении.
Малой больше всего любил историю про холеру — видимо, ощущая в её главном герое родственную душу.
Дело было так: Серый служил второй год, даже стодневка уже началась… Стодневка — это такой добрый армейский обычай, сто дней до приказа, деды бреются наголо, отдают масло духам и прессуют их особенно жёстко.
Часть Серого была небольшая, сорок с лишком человек, два взвода — материального обеспечения и охраны. Правда, всё в ней было обустроено чин чинарем: и казарма отдельная, и штаб свой, и столовая с баней. Базировались славные военные строители в небольшом сибирском посёлке лесозаготовителей, вокруг тайга… Не, не так: «на сотни вёрст тайга глухая», короче, ни городов, ни деревень поблизости. Горы, правда, в отдалении имелись, горы красивые, назывались — Становой хребет.
Служили в части в основном водители, соответственно, и автопарк имелся, и машины в нем, двадцать колымаг, давным-давно предназначенные к списанию.
Зимой, весной и осенью стояла в части круглосуточная тоска. Делать нечего, развлечений никаких, телевизор только да работа, ибо, как говорил отец-командир майор Пендицкий и как за ним повторял старшина Пилипенко: «Солдат без работы — это преступление».
Летом же все менялось. Лето в Сибири и на Дальнем Востоке — как в Сочах. Жара стоит неимоверная, и днём, и ночью. Все ходят загорелые, как негры, при каждом удобном случае сваливают в тайгу, по грибы, по ягоды, благо этого добра окрест полно, собирай — не соберёшь.
Кормежка же в части была из рук вон. Нет, голодать — не голодали, само собой, но провиант шёл в основе своей консервированный, концентрированный, полуфабрикатный, эрзац-провиант, словом.
От жары консервы портились, вспучивались, происходил, говоря научным языком, бомбаж, что на состоянии солдатского организма сказывалось, само собой, отрицательно.
Все это, а плюс к тому немытые ягоды и недоваренные грибы приводили к жутким и изнуряющим энтеритам, поносам по-русски. От поносов страдали все, и солдаты, и офицеры с прапорщиками. А туалет, естественно, типа сортир, расположен на улице. Мухи, жара… Короче, предэпидемическая обстановка.
Должность санинструктора, на которого и падали все тяготы заботы об служивых организмах, в части занимал человек примечательный и непростой. Звался он младшим сержантом Семеновым, имел белобрысую и несколько одутловатую внешность и происходил из Псковской губернии.
Пскобские мужики, они же скобари, как известно, народ особый. Происхождением своим скобари гордятся страшно, до сих пор помнят, как всем миром рогатоголовых псов-рыцарей бивали и в Чудском озере их топили. Поговорок про себя навыдумывали, типа: «Скобарь с колом страшнее танка», «Мы — пскобские, мы — прорвёмся», и всякое такое.
Серый не знал иных уроженцев Пскова и его окрестностей, но младший сержант Семенов, в просторечии — Сёма, хоть с колом, хоть на танке, хоть с водородной бомбой, напугать мог только самого себя, да и то, если бы увидел ночью в зеркале. Проще говоря, парнем он был мирным и незлобивым.
Круглые Сёмины голубенькие глазки в опушке белёсых ресничек жили на припухлом румяном лице только для того, чтобы закрываться при любом удобном случае, и тогда все, случившиеся рядом, могли насладиться неподражаемым, фирменным, пскобским храпом младшего сержанта.
Раз в два дня Сёма шёл в штаб части, отпирал там носимым на шее большим ключом медпункт и вёл приём, пользуя своих сослуживцев всякими таблетками и мазями, врачуя чирьи и язвы, которые густо покрывали солдатские авитаминозные тела. В остальное время он был обычным воином Советской Армии, командовал отделением, ходил в наряды, словом, просто служил, не хуже и не лучше других.
Правда, иногда в Сёме просыпался какой-то хитрый, наверное, тоже пскобской, бесёнок. Дело в том, что все люди врут. Те, которые не врут, сидят в психиатрических лечебницах закрытого типа, ибо не врать — противоестественно для человеческой природы, и от правдивости надо лечиться, желательно с помощью транквилизаторов.
