Следующий день пролетел, как стая голубей — быстро и бестолково. Толяна на Приемке не оказалось, а его заместитель, толстый Ирек, никаких вопросов не решал. Просто принимал металл — и всё.
— В деревне он, — пояснил Ирек. — Брат заболел сильно. На той неделе вернётся. Потом приходи.
Серый зачем-то попёрся в центр, зашёл в «Шехерезаду», помотался по скверу возле горкома, походил по коммерческим магазинам, но безрезультатно — Клюкву он не встретил.
Возвращался Серый домой поздно, уже давно стемнело. Низкое влажное небо, оранжевое от фонарей, колыхалось над головой, как одеяло. Погода сильно испортилась, то и дело валил мокрый снег, липкий и пушистый одновременно. Он не таял толком и белел на асфальте, как плесень. «Скорее бы уже нормальная зима, надоело всё, — подумал Серый. — И все надоели».
На автомате Серый едва не прошёл свой двор. Свой, надо же… С каких пор эта пятиэтажка за продуктовым «Кирпичным» магазином стала его, Серого? Это квартира Афганца. Нет, ну и его, конечно, тоже, но… Когда Афганец с матерью разводились и разменивались, как-то все вот так хитро образовалось — старая Сергушёвская трёшка отошла чужим людям, мать получила двухкомнатную в Краснодарском крае, а Серый был прописан к Афганцу.
Серый вспомнил, как он приехал из армии. Вылез из автобуса на «Автовокзале», весь из себя дембель — шинель начёсанная, ботиночки с подковками, дюбеля для искры в каблуках, шапка вытянутая, накремённая, шеврон резной, погоны с прошивкой, буквы точёные, рандоль. Дипломатик на отлёте, ноги печатают шаг. Картинка!
Серый спешил домой, весь в предвкушении, как обнимет мать, как завертится весёлая кутерьма праздника — сын же приехал! Демобилизовался! Живой-здоровый! Пельмени! Салат «Мимоза»! Шпроты!
Серый поёжился, вздохнул. Он, словно наяву, вспомнил, как вышагивал, и как солнце било в глаза, и как все встречные люди улыбались ему, словно родственники или как если бы Серого приняли в пионеры.
И как дверь открыл толстый мужик в майке, вытирающий жирные пальцы о треники, тоже вспомнил.
— Шо? Сергушёвы? Та не, переехали же. Обменялись. Люда-а! Поди сюды, тут товарищ хенерал явилися. Хозяйка бывшая тебе ж адрес ихний новый оставляла… Шо ну? Сын это. Чей сын, чей… да выйдешь ты наконец чи шо?
Из кухни возникла Люда — крашеная блондинка выдающихся достоинств. Мазнула по Серому шалавным взглядом — бывает у баб такой, «с завлекушечкой» — и лениво пробасила:
— Приречная пять, квартира семнадцать. Вы с отчимом там теперь проживаете.
Про отчима Серый в общем-то знал, но только из писем матери и не представлял, какой «подарок» его ждёт, поэтому никак не отреагировал на слова Люды.
А ещё Серый вспомнил, как ему стало обидно. Непонятно откуда взявшаяся жгучая боль затопила его и клокотала где-то внутри, как кипяток в кастрюле: «Почему? Почему в нашей квартире, там, где я провёл всю свою жизнь, где спал, ел, играл, книжки читал, уроки делал, где болел, лежал с температурой, рассматривал трещинки на потолке, где знаю каждый уголок, где у меня есть тайнички — под ванной, например, а ещё за плинтусом в зале, под сервантом, и на балконе, где доска отодвигается, там до сих пор гильза от охотничьего ружья лежит и «голая карта», я её у Индуса выменял на увеличительное стекло в седьмом классе… Почему теперь все это — больше не моё? Почему наш пол топчут шокающий толстяк и его крутобёдрая Люда? И дети их, вон они гомонят в моей комнате. В моей! А я должен идти куда-то на Приречную, совсем в другое место, и жить там с каким-то отчимом, который теперь мне вообще даже и не отчим, а просто — никто».
Мать писала, что всё это временно, что Андрей — хороший человек, добрый и отзывчивый, только не нужно давать ему денег на водку. И что скоро, совсем скоро они с отцом обустроятся, и Серый сможет приехать к ним.
Это было как раз накануне «павловской» реформы, когда за одну ночь обменяли все деньги. Потом выросли цены, сначала в три раза, потом ещё и ещё. Билеты, даже в плацкарт, стали дорогими, работы не было ни там, в Краснодарском крае, ни здесь, в Средневолжске. Андрей — Серый забыл его имя, он стал для него раз и навсегда Афганцем — пил без продыха, и никого не спрашивал, давать ему денег на водку или не давать.
Короче говоря, вышло точно по поговорке: «Нет ничего более постоянного, чем временное». Собственно, Серый уже даже и привык, тем более что Афганец почти все время проводил на Ёриках, и квартира была в полном распоряжении Серого.
Но вот нет-нет да и несли его ноги мимо Приречной, дом пять — вдоль по улице, до перекрёстка, налево, вниз через сквер — и на родную «Пятнашку».
Домой…
Снег повалил, как зимой. Возникло даже что-то похожее на метель. Из мельтешения белых точек появились трое — все помладше Серого, но пацаны явно серьёзные. Дутые куртки, шапочки-гандошки надвинуты на острые глаза.
— Чё, братан, сигареткой не угостишь? — спросил «основной», глядя пристально и нехорошо.
Настроение у Серого было такое, что можно было начинать сразу, без гнилых базаров. Но против троих, да ещё таких — праздника точно не получится. К тому ж морда «основного» показалась Серому смутно знакомой.
— Спортсмен, не курю, — буркнул он, не останавливаясь, и пошёл на них, не вынимая рук из карманов.
— Э, ты чё?! — нехорошо изумился «основной», отскакивая и принимая характерную стойку. Ну, точно — стиль «красный дракон», «школа Демидова», подвал у «Хозмага», Серый занимался там до армии, два года почти. А зовут «основного» Тимур, он с «Лесопилки». Старшего брата зовут Марат. Серый с ним в спаррингах стоял постоянно, они по весу подходили.
— Ямэ, каратека. Ясуме
[25], — сказал Серый «основному» все три японских слова, которые знал. Тот опустил руки, часто заморгал.
— Серый, ты чё ли?
— Чё ли я. Марату привет.
И обойдя оторопевшего «основного», Серый пошёл к смутно видневшемуся сквозь метель дому, к тёплым жёлтым огням, к чайнику и пустому холодильнику.
За спиной зарокотали недовольные голоса. Взвился негодующий вопль одного из корефанов Тимура:
— А чё он борзый такой!
И тут же мягкий басок «основного»:
— Это ж Серый с Ёриков. Который… Короче, всё. Всё, я сказал!
Что сказал Тимур после «который», Серый не расслышал, да и не особо хотелось. И вообще плевать. На всё и на всех. Были б деньги — выпил бы водки и завалился спать. А так — придётся заварить чаю, курить в темной кухне и смотреть на огни.
Где-то там, за одним из огней, Клюква. Она там, а он тут.
Всё плохо.
От подъезда навстречу Серому шагнула заснеженная фигура. Он сжал кулаки — одного-то точно ушатает, достали уже, гоп-стопы сраные!
Но это оказался не охотник за деньгами и формовками — перед ним стояла Лёнька. В заснеженных пальто и шапочке. Злая и замёрзшая.
