Пусть звучат постылые,
Скудные слова –
Не погибла молодость,
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лёд.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай содружество
Ворона с бойцом –
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Но тут стихотворение подходит к моменту смерти Валентины, и голос начинает дрожать, сам собой утишается, гаснет, и в нем оживает какая-то непонятная Серому до сих пор сентиментальность:
Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
«Я всегда готова!» –
Слышится окрест.
На плетёный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
За такое выразительное чтения Серого даже отправляли на городской конкурс чтецов, и он там занял второе место. Почему не первое — он и сам не понял, но заметил, как напрягались и испуганно переглядывались тётки из ГОРОНО, сидевшие в жюри, когда он гремел на весь зал:
На щеке помятой
Длинная слеза…
А в больничных окнах
Движется гроза.
Открывает Валя
Смутные глаза.
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят!
Невыразимая и притягательная жуть, обитавшая где-то в глубине стихотворения, даже не между строчками, а под ними, в сокрытых от глаз и мыслей безднах, ощущалась, видимо, не только Серым. В прошлом году он прочитал в газете «Голос Вселенной», посвящённой непознанному, всяким НЛО, М-ским треугольникам, йети и дельфинам с человеческими руками, статью какого-то академика Международной академии паранормальных наук о том, что на самом деле поэт Эдуард Багрицкий была не коммунистом, а тайным алхимиком и приверженцем древнеиудейского культа Каббалы, настоящим черным магом. И стихотворение его — вовсе не патриотическое и антирелигиозное, а самое настоящее колдовское, поэтому его нельзя читать целиком вслух — в слова заложены древние символы, накладывающие проклятие и на того, кто читает, и на тех, кто слушает.
Академик писал, что это называется «вербальное программирование» и использовал много разных других умных слов — нейролингвистика, например, или орфоэпика с афазией.
И вообще оказалось, что в «Смерти пионерки» нет ни единого случайного слова, и даже птички-пеночки не просто так.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Казалось бы, тут-то что такое? Но выяснилось (академик выяснил), что пеночка по-латыни «Phylloscopus», а это переводится как «любовь к цели», то есть «целеустремлённая». Но поскольку водятся пеночки на кладбищах, «за оградами», то цель у них только одна — смерть.
В общем, прочитав статью, Серый понял, что проклял себя раз десять, а заодно и полгорода. Было смешно и немного жутко — а вдруг хотя бы десять процентов того, что написал умный академик в статье, правда? Тогда получается, что всё на самом деле существует — черти, демоны, вампиры, Фредди Крюгер из фильма «Кошмар на улице Вязов» и Омен из фильма «Омен». То есть существует дьявол. А значит — и Бог.
Но тут уж весь жизненный опыт Серого вставал на дыбы — если Бог есть, как и зачем он допускает всё то, что происходит на свете? Почему страдают люди? Почему дети умирают в мучениях? Почему плохие люди — по-настоящему плохие, уроды конченные просто — живут, причём живут хорошо, в своё удовольствие? Почему развалился Советский Союз, который был за мир и хотел всем сделать хорошую жизнь, а Америка цела и завоёвывает все новые страны? Почему вообще одни люди богатые, а другие бедные, хотя первые ничего не делают, а вторые всё время работают? Это же нечестно, не справедливо, а как Бог может быть без справедливости?
Значит, Бога нет.
В то же время Бог был — Серый знал это точно, а глядя на остальных, понимал, что они тоже знают. Конечно, этот, настоящий, на самом деле существующий Бог, не имел ничего общего с тем Богом, о котором рассказывали на уроках истории. Старик с длинной белой бородой, сидящий на облаке, круглогодичный Дед Мороз — это был просто образ, чтобы бабушкам и папуасам было понятно.
На самом деле Бог был, наверное, везде — и нигде. Его частички находились во всём — в земле, в воде, стенах домов, в голубях возле помойки, в самой помойке, в ветре и каплях дождя, в старой кошке, греющейся на солнце.
И солнце тоже было Богом.
И мальчик с рогаткой, целящийся в кошку — в нем жил Бог, его часть, неотрывная от всего остального мира. Этот, настоящий Бог — он не был ни плохим, ни хорошим. Справедливость, честность, обман, ложь, вообще добро и зло не имели к нему никакого отношения. Это были вещи, придуманные людьми. Но Вселенная — а значит и Бог — существовала задолго до появления человека, и скорее всего, будет существовать и после того, как людей не станет.
А во Вселенной нет добра и зла. Лиса ест зайца не потому, что она плохая. Бабочка порхает над цветком не потому, что она хорошая. По-настоящему мир устроен совсем не так, как об этом думают люди. От того они и мучаются, что не умеют понять вот это вот всё.
А он, Серый — понял. Не сказать, что после этого ему стало сильно проще или лучше жить. Скорее, наоборот. Но он перестал переживать, «париться», как это называл Индус, из-за многих вещей, которые раньше делал обязательно. Встал утром с похмелья — не почистил зубы. Шёл по улице, увидел пьяного на газоне — прошёл мимо. Заметил, как пацаны с «Южного» снимают колеса с тачки во дворе на «Пятнашке» — и никому не сказал.
Потому что это просто жизнь, её нельзя переделать или улучшить. Коммунисты, вон, хотели, а что в итоге получилось? Можно просто или жить — и быть живым, или влезть куда не надо — и перестать жить.
Единственное, чего не понимал Серый — откуда всё это узнал и понял Индус. Он-то точно не думал про Бога и «Смерть пионерки». У Индуса все было по-другому, как говорил Челло, на ту самую букву «Б»: бабки, бухло, бабы». Ну и сон ещё. Больше он в жизни не делал ничего, и все его действия в любой момент времени были подчинены достижению чего-то одного из этого списка.
