— Три, — подсказал Челло из комнаты.
— Чего? — не понял Серый, сбитый с толку.
— Три ларька, — сказал Челло.
— Почему три?
— Пар, озимь и яровой, — пояснил Челло, но никто не засмеялся.
— Бабки где возьмёшь? — тихо и серьёзно спросил Индус.
— Знаю где, — так же тихо ответил Серый.
— Нет у тебя ничё, — уверенно засмеялся Малой. — Откудова?
— Оттудова, — в тон ему сказал Серый. — В земле нашёл. Цветмет. Много. Двадцать тонн. Или сто.
— Звездишь? — вытаращился всегда готовый верить всему подряд Малой.
— А тачку можно и иномарку взять, — не глядя на него, сказал Серый и вдруг его понесло. — В коттедже камин будет! И бар. Я сразу пять ящиков коньяка купл — «Наполеона». Чтобы всегда был. Говорят, за обедом полезно рюмку коньяка выпивать, сосуды чистые всегда будут. Без этих… хлоростиновых бляшек. В «АиФе» писали.
— Холестериновых. Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit,
[20] — пропел Челло, раскачиваясь на стуле.
— Чё за цветмет? — Индус вплотную подошёл к Серому, посмотрел на него в упор.
Серый выдохнул и напрягся. Он не любил когда Индус делал вот так как сейчас. Но слово было сказано и приходилось за него отвечать.
— Бронза, — с неохотой выдавил из себя Серый. — Памятник какой-то в земле.
— На Ёриках? — уточнил Индус.
— Ну…
— Гну. А наша доля? — он уже нависал над Серым.
И Серый психанул.
— Какая, нахрен, доля?! — заорал он и оттолкнул Индуса. — Вы все свалили, чаморы, я один как папа Карло… под дождём! Руки стер, на, смотри! А теперь «наша доля»? Хрен по всей морде вам, а не доля! Понял?
— Чё, — с видом искренне оскорблённого в своих лучших чувствах друга произнёс Индус. — Зажал, чё ли? Если там сто тонн, это же…
— Сиксилиард триллиардов! — засмеялся Челло.
— А это сколько в долларах? — влез Малой. Он успел второй раз сходить на кухню и опять жевал.
— Много, — ответил сразу всем Серый. — Фиг с вами. Десять процентов ваши.
— Двенадцать, — подал голос из комнаты Челло.
— Почему двенадцать? — не понял Малой.
— На троих удобнее делить, дебил, — ответил за Челло догадливый Индус. Сегодня он был в ударе.
— О, я же ещё музон принёс! — Малой достал из кармана аудиокассету. — Костян переписал. «Нирвана», новый альбом!
Он прошёл через комнату, уже издали вытянув руку с кассетой, чтобы сразу вставить её в нишу на «Маяке».
— Не промахнись, — посоветовал ему Серый.
Он в этот момент завидовал Малому. В комнате сгустилось напряжение: Челло и Индус зыркали друг на друга и на Серого такими глазами, что даже дышать стало трудно и только Малой ничего не заметил, посчитав, видимо, что разговоры о статуе на Ёриках — обычный трёп.
— Во, сейчас, — он щёлкнул кнопкой воспроизведения.
В колонках зашуршало и гнусавый голос Курта Кобейна запел:
Sell the kids for food
Weather changes moods
Spring is here again
Reproductive glands
[21].
— Репродуктивные гланды, — засмеялся Индус таким искусственным смехом, что даже Кобейн издал странный мычащий звук и перестал петь.
— А-а, сука, зажевало! — заорал Малой, бросаясь к магнитофону.
— Серый, — тихо произнёс Индус, — чё за статуя-то? Или ты так… Звизданул просто?
— Звизданул, конечно, — с облегчением соврал Серый. — Всегда хотелось клад откопать. Чтобы раз — и сразу много бабок. Сто тысяч долларов.
— Миллион, — не утерпел Челло.
— Не порвало, — сообщил Малой. Он бережно вытащил кассету, за которой тянулась коричневая гирлянда зажёванной плёнки, и вскинул голову: — Серёг, карандаш дай.
— На подоконнике, — кивнул Серый.
— Так чё, нету цветмета? — не унимался Индус.
— Да не знаю я! — не выдержал Серый и начал юлить, ненавидя себя за это: — Там, короче, железо какое-то в яме. Вы свалили, я копал один. Чуть руку не свернул. Может, колесо от трактора «Беларусь», может, крышка от люка.
— А причём тут статуя тогда? — Малой вставил карандаш в кассету и начал осторожно сматывать плёнку.
— Я подумал, — деланно засмеялся Серый, — что оно на ухо статуи похоже. Колесо это. Или люк. И представил.
Индус внимательно посмотрел на Серого, но ничего не сказал — ушёл в туалет. Малой, вертя кассету на карандаше, тоже вышел из комнаты — убрёл на кухню доедать картошку.
— Зря ты им рассказал, — негромко произнёс Челло.
— А тебе не зря?
— И мне зря, — согласился Челло.
— И чё теперь делать?
— Ничего. Жизнь, мой друг, не имеет функции черновика. Все страницы пишутся исключительно набело. Как говорили древние латиняне: «Tu ne cede malis, sed contra audentior ito».
— И что это значит? — Серый не любил, когда Челло начинал вот эти вот свои латинские выгибоны.
— «Не покоряйся беде, а смело иди ей навстречу!», — торжественно произнёс Челло. — Чува-ак, мне горько видеть ваше поколение. Вы — юные старички. Это мутное время поломало вас через колено. Вы должны хотеть бороться, протестовать, творить, любить. А вы хотите… вы все хотите бабок. Машину, яхту, коттедж, камин. «Наполеон». Шмотки хотите. Это скучно.
Серый промолчал.
— Слышь, Серый, — сказал от двери вернувшийся Индус. — А пошли-ка сходим. Посмотрим.
— Прям сейчас, что ли? — Серый почувствовал, как у него почему-то всё похолодело внутри.
— А чё тянуть? — Индус явно был настроен решительно.
Повисла тягостная пауза, только слышно было, как на кухне Малой гремит крышкой кастрюли, таская картошку. Спустя несколько секунд он появился в дверях, помахивая смотанной кассетой.
— Предложение из восьми глаголов знаете? — влез Челло и, не дожидаясь ответа, сказал: — «Устали-сидеть-думать-решили-послать-сходить-купить- выпить».
— А деньги есть? — сразу же оживился Малой.
Серый достал из кармана две сотки.
— Есть.
Индус взял купюры, зачем-то посмотрел на просвет.
— На пузырь ещё полтос надо. Челло?
— У меня косая есть, — неожиданно обрадовал вечно безденежный Малой, протянул Индусу сотенную.
