Она была сдержанна. С того момента, как прошлым вечером она вырвала тебя из рук Берди, вы были неразлучны.
— Ему нужно вызвать врача.
— Согласен. Но мы не должны забывать, что мы убили людей и можем отправиться в тюрьму.
— Но это получилось случайно, — возразила Люси. — Никто из нас не хотел никого убивать. Полиция это поймет.
— Нет. Не поймет. У нас нет доказательств, что над нами издевались. Никаких доказательств тому, что здесь происходило. У нас есть только наша версия событий.
И тут меня осенило. Я посмотрел на Люси, посмотрел на тебя и подумал:
«Вот оно, нужное нам доказательство, если мы решим обратиться за помощью. Вот оно доказательство. У всех на виду».
— Люси, — сказал я. — Ребенок. Вот тебе доказательство, что ты подвергалась насилию. Тебе пятнадцать. Когда родился ребенок, тебе было четырнадцать. Они могут сделать анализ ДНК. Доказать, что Дэвид — отец. Ты можешь заявить, что он неоднократно насиловал тебя, когда ты была еще ребенком. Можешь сказать, что Берди поощряла его. А потом они украли твоего ребенка. По большому счету, ведь так оно и было. И тогда я смогу сказать… Я могу сказать, что нашел тела взрослых. Я мог бы даже оставить поддельную записку, в которой говорилось бы, что им стыдно за все то, что они сделали. За то, как они обращались с нами.
Внезапно меня охватило чувство, что у нас есть выход. Мы могли бы выбраться отсюда, и нас бы не посадили в тюрьму, Фин мог бы поправиться, а Люси — оставить себе ребенка, и все были бы добры к нам.
И тогда Люси сказала: «Генри, ты ведь знаешь, Серенити не от Дэвида».
Боже, какой я наивный идиот! Я сразу ее не понял. Помню, как я думал: «И чья же тогда она?»
Как вдруг все стало на свои места. Сначала я расхохотался. А потом едва не блеванул. «Правда? — переспросил я. — Ты? И Фин? В самом деле?»
Люси кивнула.
«Но как? — спросил я. — Когда? Я не понимаю».
Она опустила голову и произнесла: «В его комнате. Всего лишь дважды. Мне просто хотелось его утешить. Я пришла к нему, потому что переживала из-за него. Потому что он выглядел таким больным. А потом мы сами не заметили, как…»
«Боже ты мой. Ты шлюха!»
Она пыталась меня успокоить, но я оттолкнул ее.
«Отойди от меня! — крикнул я ей. — Ты омерзительна. Ты больна и омерзительна. Ты шлюха. Грязная, грязная шлюха».
Да, я высказал ей все это открытым текстом. Никто в этой жизни не был мне так омерзителен, как Люси в тот день.
Я не мог ее видеть. Я плохо соображал. Каждый раз, когда я пытался что-то придумать, пытался придумать, что делать дальше, я видел перед собой Люси и Фина: он на ней сверху, он целует ее, его руки, те самые руки, которые я держал в тот день на крыше, лапают тело моей сестры. Никогда еще я не испытывал такой ярости, никогда не испытывал такой ненависти и боли.
Мне хотелось кого-то убить. Только на этот раз я хотел сделать это нарочно. Я пошел в комнату Фина. Люси пыталась меня остановить. Я оттолкнул ее.
И я любил Фина, любил, как не любил с тех пор ни одного человека.
Я отвязал от радиатора его запястье и лег рядом с ним.
«Я тебе когда-нибудь нравился? Хотя бы на минуту?» — спросил я.
«Ты мне всегда нравился. Почему ты не должен мне нравиться?» — ответил он.
Я задумался над его вопросом.
«Из-за того, что ты нравишься мне? Даже слишком?»
«Ты меня достал, — сказал он, и в его угасающем голосе мне послышался горький юмор. — Просто ужас как достал».
«Да, — сказал я. — Понимаю. Извини. Прости меня, что я сказал твоему отцу правду, когда он подумал, что ты нарочно толкнул меня в Темзу. Прости, что пытался поцеловать тебя. Прости за то, что я тебя достал».
Дом скрипел и стонал вокруг нас. Ты спала. Люси положила тебя в старую кроватку в гардеробной моих родителей. К этому моменту я бодрствовал уже тридцать шесть часов. Тишина, мерное дыхание Фина убаюкали меня, и я провалился в глубокий сон.
Когда два часа спустя я проснулся, Люси и Фина уже не было, а ты по-прежнему спала в своей кроватке.
63
Либби смотрит на Люси, женщину, окруженную любящими детьми, которых она привезла из Франции в Англию. Она привезла даже собаку. Она явно не из тех женщин, которые бросают тех, кого любят.
— Почему ты бросила меня? — спрашивает Либби.
Люси тотчас же качает головой.
— Нет, — говорит она, — нет. Нет, я не бросала тебя. Я никогда не бросала тебя. Но Фин был болен, а ты была такой цветущей и здоровой. Поэтому я положила тебя в твою кроватку, подождала, пока ты уснешь, и вернулась в комнату Фина. Генри спал, и мне наконец удалось убедить Фина встать. Он был таким тяжелым. А я была слишком слабой. Я вывела его из дома, и мы пошли к дому врача моего отца. Доктора Броутона. Я помнила, как в детстве меня водили туда. Это было прямо за углом. У него еще была ярко-красная входная дверь. Я ее хорошо помнила. Было около полуночи. Он открыл дверь в халате. Я сказала ему, кто я такая, а потом, — она грустно усмехается воспоминанию, — я сказала: «У меня есть деньги! Я могу вам заплатить!»
Сначала он рассердился. Но потом посмотрел на Фина, посмотрел пристально и сказал: «О боже, о боже, о боже!» Ворча себе под нос, он быстро поднялся наверх и вскоре вернулся, одетый в рубашку и брюки. Он привел нас в свой кабинет. Там было темно. Он включил свет, два ряда ламп, все одновременно. Я даже закрыла ладонью глаза. Он положил Фина на кушетку, проверил все его жизненно важные органы и спросил меня, что, черт возьми, происходит. «Где твои родители?» — спросил он. Я понятия не имела, что сказать.
«Их нет», — ответила я. И он покосился на меня. Как будто говорил, мол, мы вернемся к этому позже. Затем он кому-то позвонил. Я слышала, как он сыпал медицинскими терминами, объясняя ситуацию. Через полчаса появился молодой человек. Это был медбрат, ассистент доктора Броутона. Вместе они взяли около десятка анализов. Медбрат ушел посреди ночи, чтобы отвезти их в лабораторию. Я не спала двое суток. У меня слипались глаза. Доктор Броутон сделал мне чашку горячего шоколада. Это был, как бы дико это ни звучало, самый вкусный горячий шоколад в моей жизни. Я села на диван в его кабинете и уснула.
Когда я проснулась, было около пяти утра, и медбрат уже вернулся из лаборатории. Фин был под капельницей. Но его глаза были открыты. Доктор Броутон сказал мне, что у Фина сильное истощение. Он сказал, что если Фин будет получать большое количество жидкости, то со временем он поправится и с ним все будет в порядке. И тогда я кивнула и сказала: «Его отец умер. Я не знаю, где живет его мать. У нас есть ребенок. Я не знаю, что делать».
Когда доктор услышал, что у нас есть ребенок, его лицо вытянулось.
«Господи! Сколько тебе лет?» — спросил он. И я сказала: «Пятнадцать».
