— Так, что… Просто это значит… — Его черты смягчаются. — Ничего, — говорит он. — Это значит, что вы очень организованны. Вот и все.
Либби кивает. Это она знает и сама.
— Иначе нельзя, — говорит она.
— Это почему же? — спрашивает он.
Либби пожимает плечами. Не в ее привычках говорить о личных вещах. Но, учитывая то, через что они прошли за последние два дня, она чувствует, что границы ее обычных разговорных предпочтений исчезли.
— Моя мать. Моя приемная мама, — уточняет она. — Она была слегка — как бы это выразиться — несобранной. Очень хорошенькая, этого у нее не отнять. Но отец был вынужден вечно следить, чтобы она ничего не забыла. Он умер, когда мне было восемь лет, и после этого… Я вечно опаздывала. У меня никогда не было нужных вещей для школы. Я не показывала ей чеки за поездки и прочее, просто не было никакого смысла. В разгар моих школьных выпускных экзаменов она забронировала тур, чтобы поехать на отдых. А когда мне исполнилось восемнадцать, переехала жить в Испанию. — Либби пожимает плечами. — В нашей семье взрослой была я. Такие дела.
— Хранительница бумажных платочков?
Либби смеется.
— Да. Хранительница бумажных платочков. Помню, как однажды я упала на игровой площадке и поранила себе локоть. Моя мать судорожно принялась рыться в сумочке, чтобы найти платок и вытереть кровь. Видя это, к нам подошла другая мама, с сумочкой точно такого же размера, как и у моей матери, и, открыв ее, вытащила антисептическую салфетку и пакетик пластырей. И я тогда подумала: я хочу иметь волшебную сумочку. Ну ты понимаешь.
Миллер улыбается ей.
— У тебя отлично это получается, — говорит он.
— Ты уже заметил? — говорит она и нервно смеется. — Я стараюсь, — повторяет Либби, — всегда стараюсь все делать, как надо.
Пару секунд они сидят молча. Их колени слегка соприкасаются, а затем они оба их отдергивают.
Затем Либби говорит:
— Похоже, это была пустая трата времени.
Миллер хитро смотрит на нее.
— Я бы не сказал, — возражает он, — Отнюдь. Девушка. Лола? Она внучка Салли.
Либби ахает.
— Откуда ты это знаешь?
— Потому что я заметил на столе Салли ее фото с молодой женщиной, держащей новорожденного. А потом увидел на стене в ее кабинете еще одно фото, с молодой белокурой девушкой. А еще я увидел на стене детский рисунок в рамочке, а на нем надпись «Я люблю тебя, бабуля». — Он пожимает плечами. — Я собрал все это вместе, и привет. — Он наклоняется к Либби и показывает ей что-то на экране своего телефона.
— Что это? — спрашивает она.
— Это письмо, адресованное Лоле. Оно торчало из ее сумки под столом. Я выполнил классический маневр — опустился на колено, чтобы завязать шнурок. Нажми.
Либби, разинув рот, смотрит на него.
— Но что заставило вас подумать?..
— Либби, я журналист-расследователь. Это моя работа. И если моя теория верна, Лола — дочь Клеменси. Что означает, что Клеменси живет где-то поблизости. И поэтому этот адрес, — указывает он на экран, — это адрес Клеменси. Думаю, мы только что нашли второго пропавшего подростка.
* * *
Дверь шикарного бунгало открывает женщина. Рядом с ней стоит вышколенный золотистый ретривер и лениво машет им хвостом. Женщина слегка полновата: у нее объемная талия, длинные ноги и тяжелая грудь. Темные волосы, стрижка, золотые серьги-обручи, синие джинсы и бледно-розовый льняной топ без рукавов.
— Слушаю вас?
— Здравствуйте, — говорит Миллер. — Вы — Клеменси.
Женщина кивает.
— Мое имя Миллер Роу. Это Либби Джонс. Мы только что беседовали с вашей мамой. В городе. Она упомянула, что вы живете рядом и…
Женщина смотрит на Либби.
— Вы похожи… У меня такое чувство, что я вас знаю.
Либби склоняет голову, уступая инициативу Миллеру.
— Это Серенити, — говорит он.
Клеменси хватается за дверной проем. Ее голова слегка откидывается назад, и Либби на миг кажется, что она вот-вот упадет в обморок. Но затем она приходит в себя, протягивает Либби руки и говорит:
— Ну конечно! Ну конечно! Тебе двадцать пять! Ну конечно! Мне следовало догадаться, я должна была знать. Я должна была догадаться, что ты придешь. Боже мой. Входите. Прошу вас. Входите.
Внутри бунгало красиво: паркетные полы и абстрактные картины, вазы с цветами, солнечный свет, струящийся сквозь витражи.
Клеменси идет в кухню принести им по стакану воды. Пес сидит у ног Либби, и та поглаживает его по голове. Псу жарко. Он тяжело дышит в душном воздухе, из его пасти плохо пахнет, но Либби не обращает внимания. Клеменси возвращается и садится напротив них.
— Ух ты! — говорит она, глядя на Либби. — Подумать только! Такая красивая! Такая… настоящая.
Либби нервно смеется.
— Когда я ушла, ты была малышкой, — продолжает Клеменси. — У меня не было твоих фото. Я понятия не имела, куда ты попала, кто тебя усыновил или какая у тебя жизнь. И я не представляла тебя. Просто не могла. У меня перед глазами стояла малышка. Похожая на куклу малышка. Не совсем реальная. Я бы сказала, совсем нереальная. И… — На ее глаза наворачиваются слезы, и она дрогнувшим голосом добавляет: — Извини, извини… Ты?.. Твоя жизнь?.. У тебя все в порядке?
Либби кивает. Она представляет свою мать вместе с мужчиной, которого та называет своим игрушечным мальчиком (хотя он всего на шесть лет ее моложе), как она растянулась на крошечной террасе ее маленькой, всего с одной спальней, квартирки в Дении (когда Либби приезжает туда в гости, ей там просто не находится места). На матери ярко-розовый кафтан, и она объясняет по скайпу, что была слишком занята и не успела заказать авиабилеты, чтобы прилететь к Либби на день рождения, и что к тому времени, как она посмотрела их по интернету, все дешевые билеты были уже раскуплены.
Она вспоминает тот день, когда они хоронили ее отца, помнит свою руку в руке матери, как она всматривалась в небо, мучаясь вопросом, благополучно ли он добрался туда, волнуясь о том, кто теперь будет отвозить ее в школу, так как мать не умела водить машину.
— Все закончилось хорошо, — говорит она. — Меня удочерили прекрасные люди. Мне крупно повезло.
Лицо Клеменси проясняется.
— Где ты сейчас живешь?
— В Сент-Олбансе, — отвечает она.
— Ой! Как мило. Ты замужем? Есть дети?
— Нет. Я одна. Не замужем. Живу одна. Детей нет. Никаких домашних животных. Зарабатываю тем, что продаю дизайнерские кухни. Я очень… На самом деле мне почти нечего о себе сказать. По крайней мере, пока не…
— Да, — говорит Клеменси. — Да. Представляю, какой это был шок.
