В каждом магазине играла своя музыка. Пока мы шли, возникало ощущение, будто кто-то перещелкивает один за другим каналы радиостанций. Фин на ходу трогал разные вещи: винтажную бейсбольную куртку, шелковую рубашку для боулинга с вышитым на спине именем «Билли», стойку с виниловыми грампластинками, кожаный ремень с шипами.
Я ничего не трогал. Я был напуган. Из двери следующего магазинчика, мимо которого мы прошли, поднимались клубы курящихся благовоний. Женщина с белыми волосами и белой кожей, сидевшая снаружи на табурете, скользнула по мне коротким взглядом ледяных голубых глаз, и я схватился за сердце.
Возле следующей лавчонки сидела женщина с ребенком на коленях. Я решил, что это не лучшее место для ребенка.
Мы в течение часа бродили по коридорам этого странного места. Взяв булочки с беконом и очень крепкий чай в странном кафе на верхнем этаже, мы наблюдали оттуда за людьми внизу. Фин купил себе черно-белый узорный платок того типа, который носят жители Сахары, и несколько семидюймовых синглов с записями музыки, которую я никогда раньше не слышал. Он пытался купить мне черную футболку с изображениями змей и мечей. Я отказался, хотя в принципе она мне понравилась. Он примерил пару синих замшевых туфель со сморщенными подошвами, которые он назвал бордельными тапками. Он посмотрел на себя в зеркало в полный рост, пятерней зачесал от лица назад челку на манер чуба в стиле 1950-х годов и внезапно стал похож на красавца-сердцееда, этакий гибрид Монтгомери Клифта и Джеймса Дина.
Я купил себе галстук-шнурок с серебряной заколкой в виде бараньей головы, что обошлось мне в два фунта. Его упаковал в бумажный пакет человек, похожий на панка-ковбоя.
Спустя час мы вышли в толчею обычного субботнего утра: семьи ходили по магазинам, люди садились в автобусы или выходили из них. Мы прошагали милю до Гайд-парка, где сели на скамейку.
— Смотри, — сказал Фин, разжимая пальцы правой руки.
Я посмотрел на маленький скомканный прозрачный пакетик. Внутри были два крошечных квадратика бумаги.
— Что это? — спросил я.
— Это кислота, — ответил он.
Я не понял.
— ЛСД, — пояснил он.
Я слышал об ЛСД. Это был наркотик, имевший какое-то отношение к хиппи и галлюцинациям.
Я вытаращил глаза.
— Что… Но как? Зачем?
— Парень в музыкальном магазине. Он просто сказал мне, что у него это есть. Я не спрашивал. Наверно, решил, что я старше, чем на самом деле.
Я испуганно посмотрел на крошечные бумажные квадратики в крошечном прозрачном пакетике. В голове вертелись самые разные мысли.
— Ты ведь не собираешься?..
— Нет. По крайней мере, не сегодня. Но, может быть, в другой раз, а? Когда мы дома? Ты как?
Я кивнул. Я был готов на все, если это означало, что я могу провести время с ним рядом.
* * *
В ресторане шикарного отеля с видом на парк Фин купил нам сэндвичи. Их принесли на тарелках с серебряной каемкой, ножом и вилкой. Мы сидели у высокого окна, и я думал, как мы смотримся со стороны: высокий, красивый юноша и его крошечный друг с детским личиком в потертой трикотажной курточке.
— Как ты думаешь, что сейчас делают взрослые? — спросил я.
— Да мне насрать, — ответил Фин.
— Вдруг они вызвали полицию?
— Я оставил записку.
— Понятно! — сказал я, удивленный этим проявлением послушания. — Что ты написал?
— Написал, что мы с Генри идем гулять и вернемся позже.
Мы с Генри. Мое сердце подпрыгнуло.
— Скажи, а что случилось в Бретани? — спросил я. — Почему вы вдруг оттуда уехали?
Он покачал головой.
— Вряд ли ты захочешь это знать.
— Нет, я как раз-таки очень хочу. Что там стряслось?
Он вздохнул.
— Да все из-за отца. Он взял что-то такое, что не принадлежало ему. Затем он сказал что-то типа, мол, я думал, что мы все должны делиться всем, что у нас есть, но это было что-то вроде семейной реликвии. Эта штука стоила около тысячи фунтов. Он просто отвез ее в город и продал, а затем сделал вид, будто видел, как «кто-то» проник в дом и украл ее. Деньги он припрятал. Но до хозяев дома дошла правда. И разразился сущий ад. На следующий день нам дали коленом под зад. — Он пожал плечами. — Были и другие дела. Но это главная причина.
Внезапно мне стало понятно, почему он не раскаивался в том, что взял деньги отца.
Дэвид утверждал, что зарабатывал много денег, проводя свои занятия, но, если задуматься, сколько денег можно заработать на горстке хиппи в церковном зале два раза в неделю? Что, если он прямо у нас под носом уже продал что-то из наших вещей? Он уже промыл мозги моей матери, и та позволила ему распоряжаться финансами нашей семьи. Что, если он снимает деньги прямо с нашего банковского счета? Или же это были деньги, которые, как считала моя мама, шли на благотворительность, на помощь бедным людям?
Все мои смутные подозрения по поводу Дэвида Томсена начали складываться в нечто весомое и реальное.
— Тебе нравится твой отец? — спросил я у Фина, ковыряя кресс-салат на краю своей тарелки.
— Нет, — просто ответил он. — Я презираю его.
Я кивнул, получив подтверждение моим мыслям.
— Как насчет тебя? — спросил он. — Тебе нравится твой отец?
— Мой отец слабак, — ответил я, со жгучей ясностью понимая, что это правда.
— Все люди слабаки, — сказал Фин. — Это главная беда этого гребаного мира. Слишком слабы, чтобы любить по-настоящему. Слишком слабы, чтобы ошибаться.
От мощи этого утверждения у меня перехватило дыхание. Столь верных слов я еще ни разу не слышал. В основе всех плохих вещей, которые когда-либо случались, лежит людская слабость.
Прямо на моих глазах Фин вынул из пачки две банкноты по десять фунтов и заплатил за дорогие сэндвичи.
— Извини, но я не смогу вернуть тебе деньги, — сказал я.
Он тряхнул головой.
— Мой отец заберет все, что у вас есть, а потом разрушит вашу жизнь. Так что это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.
27
Либби, Дайдо и Миллер запирают дверь дома и идут в паб. Это паб, который Либби заметила с крыши дома. Он забит под завязку, но они находят высокий стол в биргартене и перетаскивают к нему табуреты от других столов.
— Как по-вашему, кто это? — говорит Дайдо, трубочкой размешивая джин с тоником.
— Вряд ли это какой-то бездомный, — отвечает Миллер. — Там слишком мало вещей. Если бы он действительно там жил, то мы бы увидели кучи разного барахла.
— То есть, вы считаете, что он лишь иногда заглядывает туда? — говорит Либби.
