Майкл морщится.
— Но ведь ты только что сказала, что вчера вечером получила известие от своей подруги?
Если необходимость спать на пляже в течение недели чему-то учит, то ее это научило быстро находить убедительный ответ.
— Мне звонили на стационарный телефон в хостел. Кто-то записал для меня сообщение. На листке бумаги.
— Тогда как я с тобой свяжусь? Мне позвонить тебе в хостел?
— Нет, — холодно говорит она. — Не надо. Дай мне твой номер. Я позвоню тебе из таксофона. Я позвоню в пятницу, хорошо?
Он пишет на бумажке свой номер и передает ей.
— Да, позвони мне в пятницу. И вот еще… — Он сует руку в карман и вытаскивает сложенную пополам пачку банкнот. Вынув из нее несколько двадцаток, он передает их Люси. — Купи себе телефон, ради бога!
Она берет двадцатки и благодарит. Теперь ей нечего терять. Она только что отдала за паспорт свою душу.
20
Прошло несколько месяцев. Финеасу исполнилось тринадцать, и он отрастил адамово яблоко и маленькие светлые усики. Я подрос на дюйм и наконец отпустил волосы, чтобы, мотнув головой, отбрасывать челку с глаз. Моя сестра и Клеменси сдружились и страшно привязались друг к другу — общались между собой на тайном языке и проводили долгие часы в логове из простыней и перевернутых стульев в пустой спальне на мансардном этаже. Группа Берди выпустила жуткий сингл, который попал на 48-е место в хит-парадах. Она рассердилась и ушла, но никто в музыкальной прессе, похоже, не заметил или не заинтересовался этим, и она взялась учить детей игре на скрипке в музыкальной комнате.
Тем временем Джастин превратил сад моего отца в коммерческое предприятие, продавая свои лекарственные травы с помощью рекламных объявлений в газетах. Салли учила нас всех четыре часа каждый день за кухонным столом, а Дэвид трижды в неделю проводил в церковном зале занятия по альтернативным методам лечения и приходил домой с карманами, полными денег.
Фин был абсолютно прав в своем предсказании, сделанном несколько месяцев назад.
Томсены никуда не собирались уезжать.
* * *
Оглядываясь назад, на те годы в доме на Чейн-Уолк, когда там жили Томсены, я хорошо вижу переломные моменты, опорные точки, на которых балансировала судьба, когда ход нашей жизни шел вкривь и вкось. Помню, ужин в пабе «Челси Китчен», где я заметил, как мой отец уже проигрывает борьбу за власть в доме. Он же был слишком слаб, чтобы это понять и попытаться что-то исправить. Помню, как моя мать старалась держаться подальше от Дэвида, отказываясь блистать на фоне окружающих из опасения, что он положит на нее глаз. Помню, где это началось, но понятия не имею, как мы дошли с того вечера до того момента, когда через девять месяцев чужие люди захватили буквально каждый уголок нашего дома, и мои родители позволили им это сделать.
Мой отец изображал интерес к происходящему. Он возился с Джастином в саду, притворяясь, будто очарован грядками трав и растений. Каждый день в семь часов вечера он наливал на два пальца виски в два больших стакана и, сидя с Дэвидом за кухонным столом, вел с ним натужные разговоры о политике и международных проблемах. Помню, как он пучил глаза, как будто понимал, о чем говорит. (Любое мнение моего отца было либо черным, либо белым. Все было или правильно, или неправильно, хорошо или плохо. В его взгляде на мир не было полутонов. От этого становилось неловко.) Иногда он присутствовал на наших уроках на кухне и, похоже, бывал впечатлен тем, какие мы все умные. Я не мог понять, что случилось с отцом. Как будто Генри Лэм покинул дом, но оставил в нем свое тело.
Я отчаянно хотел поговорить с ним обо всем, что тут происходило, о разрушении моего мира, но я боялся, что это будет все равно что содрать струп с последних остатков его чувства собственной значимости. Он казался таким уязвимым, сломленным. Однажды в начале лета я увидел его в обеденное время. Он стоял у входной двери и, держа в руке мохеровую кепку и пиджак, проверял содержимое своего бумажника. Наши уроки закончились, и мне было скучно.
— Куда ты идешь? — спросил я.
— В мой клуб, — ответил он.
Его клуб. Несколько прокуренных комнат в доме, в переулке рядом с Пикадилли. Я был там однажды, когда мама куда-то ушла, а наша няня так и не появилась. Вместо того чтобы торчать дома с двумя маленькими скучными детьми, ему захотелось немного развлечься, он посадил нас на заднее сиденье черного такси и отвез в свой клуб. Мы с Люси устроились в углу с лимонадом и арахисом, в то время как отец сидел за столом, курил сигары и пил виски с мужчинами, которых я никогда раньше не видел. Я был очарован этим местом, не хотел уходить оттуда, мысленно молил небеса, чтобы наша няня больше никогда не приходила.
— Мне можно пойти с тобой?
Он недоуменно посмотрел на меня, как будто я задал ему сложный вопрос по математике.
— Пожалуйста. Я буду вести себя тихо. Буду молчать.
Он посмотрел вверх на лестницу, как будто ожидал увидеть на площадке решение головоломки.
— У тебя закончились уроки?
— Да.
— Хорошо. Идем.
Он подождал, пока я надел куртку, затем мы вместе вышли на улицу, и он остановил такси. В клубе он не нашел никого из знакомых, и пока мы ждали, когда принесут напитки, он посмотрел на меня и спросил:
— Ну как дела?
— Не знаю, — начал я. — Я запутался.
— Запутался?
— Да. От того, как складывается наша жизнь. — Я задержал дыхание. Это был образчик того самого дерзкого поведения, в ответ на которое в прошлом мой отец состроил бы гримасу, перевел взгляд на мою мать и мрачно спросил ее, считает ли она такое поведение приемлемым и какого ребенка они воспитывали.
Но он лишь посмотрел на меня водянисто-голубыми глазами.
— Да, — сказал он и поспешил отвести взгляд.
— Ты тоже запутался?
— Нет, сынок, нет. Я не запутался. Я точно знаю, что происходит.
Было непонятно, что он имел в виду: то, что он знает, что происходит, и держит все под контролем или же он знает, что происходит, но ничего не может с этим поделать.
— И что же? — сказал я. — Что это такое?
В этот момент принесли наши напитки: лимонад на белом кружочке-подставке для меня, виски и воду для отца. Он не ответил на мой вопрос, и я подумал, что, возможно, он и не ответит. Но затем он вздохнул.
— Сынок, — сказал он, — иногда в жизни человек оказывается на развилке дороги. Мы с твоей мамой тоже оказались на такой развилке. Она хотела пойти одним путем, я хотел пойти другим. Победа досталась ей.
Мои брови поползли вверх.
— Ты имеешь в виду, что мама хочет, чтобы все эти люди жили в нашем доме? Она на самом деле этого хочет?
— Хочет? — хмуро переспросил он, как будто мой вопрос был нелеп, хотя явно не был таковым.
