Значит, это еще 2-я сцена.
Грейс должна выйти только через несколько страниц.
Ох.
Ой-ой-ой.
Ну и она просто как бы стоит посреди эстрады, застыв в прыжке и не зная, что делать с руками, и теперь вся публика (а кинотеатр набит битком, хоть это и захолустный городок) видит, как королева, которая должна была умереть, бегает, как девчонка, но ведь в том-то вся и соль: чтобы пьеса получилась, королева должна быть мертвой, а потом в нужный момент ожить.
Грейс отступает на три шага.
Теперь она стоит примерно там, где должен висеть закрывающий ее занавес.
Она выпрямляет спину, вздымает руку, принимает позу статуи.
Пара человек из публики неуверенно смеются.
Парни смотрят на нее в замешательстве.
Затем Джерри снова произносит свои слова. Они говорят свои слова так, будто Грейс на сцене нет. Найдж уходит, а Ральф с Эдом выходят сказать свои. Ральф таращится на нее в панике. Ему и так тяжеловато вспоминать слова. Несгибаемый Эд продолжает своим козлетоном. Они доигрывают сцену до конца, затем всей гурьбой вываливаются Фрэнк, Джой, Джен, Тим, Тони, Том и т. д., участвующие в 3-й сцене, замечают Грейс и ошалело замирают.
Особенно Джой, которая катит раму с занавесом, чтобы Грейс за ним спряталась, и у которой очень много слов о том, что все скоро увидят нечто удивительное, спрятанное от них сейчас за этим самым занавесом.
Грейс не меняет позы.
Она держит руку так, как надо. Смотрит сквозь Джой, которая наконец догоняет, перестает бесцельно катать занавес по эстраде, точно больничная сестра, и ставит его перед Грейс.
Фух.
Они начинают сцену.
Те из зрителей, кто знает сюжет, ржут уже последние несколько минут. Те, кто не знает, – что ж, помоги им, Господь. Теперь, когда Грейс за занавесом, она трясет руками, словно стряхивая с себя булавки и иголки. У нее еще двадцать пять строчек до слов «вы посмотрите». Потом занавес увозят, и она должна сохранять позу статуи, пока все они смотрят на нее, сначала как на статую, а затем как на живого человека, и еще сто двадцать строчек до того, как ей подадут сигнал: «милая принцесса, склонитесь… вот ваша дочь». Она подготавливает в голове слова:
О, посмотрите, боги!
Пролейте благодать на дочь мою!
О, посмотрите, боги!
Но…
ах.
Фрэнк сказал, что сегодня вечером здесь будет уэст-эндский агент по подбору актеров, приехавший на отдых.
Грейс бросает за занавесом в холодный пот.
Это Клэр Данн вызвала ее на сцену.
Она? Она.
На 99 %.
Клэр Данн сорвала пока что единственную возможность Грейс вырваться куда-нибудь в Уэст-Энд.
О, посмотрите, боги!
Она нарочно?
Она понимала, что делает?
О, посмотрите, боги!
На следующий день участницы КВД (Кружка возвышенной драмы) (можете не упражняться в остроумии, в КВД все эти шутки уже слышали) встречаются в кинотеатре – в такую жару он напоминает кастрюлю под крышкой на зажженной конфорке, – чтобы порепетировать трудный кусок из «Куда катился мир». Тем временем участники (ха-ха), за исключением Эда, который и ставит «Мир», сидят в очень милом саду местной гостиницы, пьют пиво и закусывают обедом из паба. Козлы везучие.
Эд заставляет всех сесть кружком на эстраде перед киноэкраном. Он говорит, у него есть для них упражнение. Он хочет, чтобы они подумали над словом «меандр».
Андер – по-немецки «другой», – говорит он.
Все хлопают глазами.
Другими словами, станьте другими, – говорит Эд. – Станьте кем-то еще. Побродите меандром по многочисленным личностям. Ведь это сама пульсирующая суть истории о Дэвиде Копперфильде. Вспомните все те различные имена, что он получает в течение жизни: Рысак, Маргаритка, Дэйви. Но при этом он все равно остается одним и тем же человеком. Разве нет? В общем, я хочу, чтобы все мы выполнили упражнение и в буквальном смысле стали кем-то другим на глазах у всех. При этом мы все равно останемся самими собой. Давайте пойдем против часовой стрелки. Джой. Ты начинаешь.
Куда пойдем против часовой стрелки? – говорит Джой.
Джой – сестра Фрэнка, которую взяли в последний момент, потому что кто-то другой выбыл, на роль Паулины в «Зимней сказке». Она человек не театральный, хотя ее Паулина весьма убедительна, если учесть, что Джой – не настоящая актриса с серьезными намерениями. Обычно она работает в агентстве недвижимости и специально взяла отпуск на лето, поскольку Фрэнк ставит Шекспира и попросил ее об этом, в общем, она здесь не по своей воле, и ее достала вся эта «драмкружковая херня».
Я хочу, чтобы ты себя переиначила, – говорит Эд.
Против часовой стрелки? – говорит Джой.
Я хочу, чтобы ты взяла слова: «Часы зазвонили, и в тот же миг я расплакалась», – говорит Эд. – Но, прежде чем ты это скажешь, я хочу, чтобы ты возвратилась к тому моменту, когда в тебе родился кто-то другой.
Ну да, но я же все равно буду это делать во время спектакля, – говорит Джой. – Так ведь? Ну и чего тогда париться?
Для Эда это личное оскорбление.
Он славный малый, гей. Спит с Найджем, все об этом знают, хотя делают вид, будто это очень большой секрет. У Грейс есть парочка собственных секретов. Она спит одновременно с Томом и Джен (Флоризелем и Пердитой), но ни Том, ни Джен друг о друге не знают. Никто во всей труппе не знает, и это требует некоторой дисциплины, но Грейс пока выкручивается. И Джен, и Том думают, что она верна только ей/ему, по крайней мере на лето. В то же время она ясно дала понять каждому, что вообще-то не свободна и не может хранить верность дольше: она рассказала им о Гордоне Стоуне, долговременном партнере у себя дома.
(В действительности никакого дома нет и такого человека не существует. «Гордонстоун» – название аристократической школы в Шотландии, где работала ее мать до встречи с ее отцом. Там учился принц Чарльз.)
Еще до того, как хоть кто-нибудь из актерского состава добирается до какой-нибудь другой внутренней личности, вспыхивает спор.
Такого рода спор возникает у них постоянно. Это начинает надоедать. Речь о том, почему Леонт в «Зимней сказке» съезжает с катушек уже вскоре после начала пьесы.
Это спор о феминизме. Опять двадцать пять.
Грейс вздыхает.
Но ведь речь тут не о половой принадлежности, – говорит она. – Это просто поветрие. На него нападает поветрие, на его психику и на всю страну, откуда ни возьмись. Это что-то иррациональное. У него нет никакого источника. Просто так бывает. Таков ход вещей, просто все вдруг меняется, и это должно научить нас тому, что все недолговечно: мы думаем, что обладаем счастьем, и воображаем, что так будет всегда, но его могут отнять у нас в любой момент. Вы переносите политическую ситуацию 1969 года на пьесу 1623 года.
