Я не следила бы за тем, на кого он там смотрит, даже если бы мы были вместе, – сказала Шарлотта. – Люди влюбляются…
Да, – сказал сын. – Влюбляются.
Этого нельзя отрицать, – сказала Шарлотта. – Да, наверное, и незачем.
Как бы мне хотелось вернуться в молодость, – сказала Грейс.
Так вот, Артур мне сейчас как брат, – сказала Шарлотта.
Бедненькая, – сказала дочь.
Это правда, она мне как сестра, – сказал Артур.
Бедненький, – сказал сын.
Жизнь коротка, – сказала Грейс. – Молодость проходит. Вам хорошо. Я вам завидую. У вас еще вся жизнь впереди. Вы должны ценить каждую минуту. Ведь не успеешь и глазом моргнуть, как все пройдет, а время назад не воротишь.
Простите, Грейс, – сказала Шарлотта с улыбкой, – но, по-моему, это ерунда. Я верю, что мы проживаем собственную жизнь с полной отдачей, в каком бы возрасте это ни выпало нам на долю. В этом вся суть.
Ах, как наивно, – сказала Грейс. – Я тоже была когда-то молодой и верила в подобное.
Вы и сейчас не старая, Грейс, – сказала Шарлотта.
Теперь уже Шарлотта, так назойливо повторявшая ее имя, показалась Грейс слегка высокомерной.
А кто знал о том, что в Англии во время последней войны интернировали людей? – сказала в ответ Грейс.
Я, – сказал сын.
Ты не знал, – сказала сестра.
Знал, – сказал сын. – Я знал.
Я так думаю, если они были немцами, – сказала Шарлотта. – Так было нужно. Ради всеобщей безопасности.
У папы в его военной коллекции есть марки, – сказал сын. – Остров Мэн.
Тебе не нравится твое блюдо, Роберт? – сказала Грейс.
Просто есть не очень хочется, – сказал сын.
Что ты хочешь взамен? – сказала Шарлотта. – Можно за тебя попросить?
Шарлотта подозвала рукой официанта.
Я хочу симбиоз, – сказал сын.
Вряд ли у них есть это в меню, – сказала дочь.
Шагая на следующий день по городу, Грейс улыбается. Умная у нее дочь.
Ее умная дочь заметила, что камень в углу стариковской комнаты и впрямь поразительно похож на камень, который носил с собой Артур. И когда Артур открыл сумку, достал оттуда камень, чтобы отдать его старику, рассказал, что мать просила об этом в своем завещании, и положил его на кровать, старик посмотрел на камень и сказал что-то бредовое:
«этот камень – ребенок», – сказала Грейс вчера за ужином. – Какая странная фраза…
Нет, – перебила дочь. – Он не это сказал. Он сказал: «Вы вернули ребенка».
Женщина по имени Элизавет попросила Артура передать камень ей. Она поместила его в выемку скульптуры, стоявшей у мужчины в спальне.
Там он реально классно смотрится, – сказала дочь.
«Скульптура была подлинная, – сказала им женщина, когда старик вздремнул, – художницы Барбары Хепуорт». Грейс это показалось неправдоподобным. Разве у стариков просто так валяются скульптуры Барбары Хепуорт?
Но когда Грейс легла спать, она не могла избавиться от мысли об этом куске камня. Возможно, это и есть искусство? То, что загадочным образом запечатлевается в сознании, а ты и сама не знаешь почему. Эти два камня и правда хорошо смотрелись вместе: один – изогнутый и с отверстием, а другой – идеальной шарообразной формы.
Когда Грейс шагала теперь по тротуару, перед глазами стоял образ.
Это было лицо ее матери, но словно превращенное в слепок. Посмертный или прижизненный? Ни то ни другое. Слепок лица ее матери по ту сторону жизни и смерти, по ту сторону радости и печали, живого и вместе с тем мертвого – нет, вовсе не мертвого, ничего мертвого в нем не было, даже близко. У него были правильные, безупречные черты и контуры. Кожа как живая, волосы отброшены назад с почивающего лба, и лицо было высечено из камня. Рядом с ним каменный слепок поменьше – лицо самой четырнадцатилетней Грейс, в том возрасте, когда умерла ее мать, с таким лицом Грейс подожгла кресло в гостиной своего дома, кресло своей недавно умершей матери. Пока Грейс шагала по тротуару, оба эти лица с пустыми взглядами висели бок о бок.
Грейс встряхнула головой, стряхнула себя обратно в собственную биографию, которой могла хоть немного управлять.
Грейс отправилась на поиски кладбища. Она побывала там как-то летом.
Прошла мимо здания с киноафишей на стене.
«Тропы славы»
[58].
Афиша бросилась ей в глаза, поскольку это был старый кинотеатр. Тот самый старый кинотеатр…
и в этот момент ее воспоминание, о котором она даже не подозревала, вскрылось у нее в голове, точно росток, вскрывший скорлупу зеленого семечка…
кулисы маленького городского кинотеатра,
старомодное местечко, верно, старомодное и старозаветное
(это нараспев произносит Клэр Данн, будто участвуя в шоу Сондхайма
[59])
1989,
лето недовольства,
у них здесь двухдневное выступление, сегодня Шекспир, завтра Диккенс. «Это почти что не театр, дорогая, не раскатывай губу», – сказал Фрэнк, когда они приехали, и он прав. Они играют пьесу перед ярко-белым киноэкраном, потому что нет никаких портьер или занавеса, ужасное освещение, не сцена, а одно название, просто узкая эстрада, и никаких кулис как таковых, просто каморка, под завязку забитая всем составом: четырнадцать человек, одновременно пытающихся выучить свои роли, и ни одного зеркала, перед которым можно загримироваться.
Поэтому Грейс сидит снаружи одна, на бетонных ступенях, ведущих вниз от черного хода. Она уже отыграла предыдущие акты. Ее персонаж почиет в бозе, пока ее не вызовут на сцену, небо над головой вечереюще-голубое, птицы парят в вышине – те, о которых мать говорила, когда они прилетали: «Ну вот, Грейс, и лето наступило». А когда улетали: «Ну вот, Грейс, и лето прошло…»
а потом кто-то шипит за спиной:
«Грейснахуйтвойвыходтыопоздалатвойвыход…»
Блядь!
и она вскакивает и мчится обратно, вверх по лестнице, по извилистому коридору, и сломя голову выбегает прямо на помост, чтобы встать в позу статуи мертвой королевы из 5-го акта.
Затем Грейс видит, что Джерри и Найдж еще на сцене, еще рассказывают зрителям обо всех удивительных событиях, произошедших за кулисами.
