Сейчас мне не особо хочется писать красками, – говорит он. – Рисунок – вот где правда.
Мистер Ульман кладет перо и встает с кровати. Открывает чемодан и достает оттуда пару листов. Показывает Дэниэлу рисунок чернилами, темный.
Это ведь жилой барак в Аскоте! Так похоже на жилой барак по атмосфере и темноте, что Дэниэл снова чувствует даже запах. Его бросает в холодный пот.
Мистер Ульман рассказывает, как чуть не свихнулся, пока ждал в Аскоте почту.
Месяц, – говорит он. – Целый месяц. Лондон так близко, но – ничего ни от кого. Мой ребенок должен был родиться с минуты на минуту.
Он показывает Дэниэлу еще рисунки, над которыми работает. Они посвящены его новорожденному ребенку. На многих из них маленькая девочка, которая держит в руке шарик, качающийся на веревочке, шагает сквозь ад. Всю дорогу сквозь ад шарик висит над девочкой в воздухе, а она ходит повсюду, любопытная, невозмутимая, отрешенная и такая же сильная – с каждым новым рисунком становясь все сильнее, – как любое из адских событий, что творятся вокруг. Разрушенные здания, эшафоты и виселицы, куски человеческих тел, свисающие с деревьев…
дань уважения Гойе, смотрите, – говорит мистер Ульман, показывая пальцем,
…а ребенок идет по опустошенной местности, мимо сваленных в кучи черепов. Минует повешенную женщину. Этот ужас девочку не задевает. Она танцует с приветливым скелетом.
В тот день, когда мистер Ульман разрешает Дэниэлу понаблюдать за его работой, он на картинке, изображающей покос с пугалом, подрисовывает птиц. Картинку пересекает тропа. Девочка с шариком прошла по ней, встретила других детей, и все они улыбаются, стоя под пугалом – раздувшимся трупом солдата, – ведь у него на шапке сидит и поет птичка.
Вы любите искусство, мистер Глюк? – говорит мистер Ульман.
Я в нем не разбираюсь, мистер Ульман, – говорит Дэниэл. – Моя сестра иногда занимается живописью. Но сам я в этом не разбираюсь.
Вам нравится видеть вещи такими, как они есть, и при этом такими, каковы они не есть? – говорит мистер Ульман.
Я не могу не видеть и то и другое вместе, – говорит Дэниэл. – Иногда я мечтаю, чтобы все было иначе. Но я не могу этого не видеть.
Тогда поздравляю вас. Вы всего в одном шаге от того, чтобы стать художником, – говорит мистер Ульман.
Боюсь, вы принимаете меня за кого-то, кем я никогда не стану, – говорит Дэниэл.
Мистер Ульман смеется.
Он рассказывает о карнавале, на который ходил во время гиперинфляции 1920-х годов.
Вдруг все в городе помешались на танцах, это был какой-то вирус танца, – говорит мистер Ульман. – Весь город плясал и плясал – от безумия и нищеты. Доведенный до радости.
Он рисует еще птиц. Перо почти не движется по бумаге, а птицы собираются над полем.
В другой день мистер Ульман настолько подавлен, что почти не может рисовать.
Я боролся с Гитлером, пока кливденская клика браталась и заигрывала с ним
[33], – говорит он.
Он говорит это вполне спокойно, но пышет злобой.
Затем его манера меняется. Он говорит:
Вы были бы рады познакомиться с Куртом, мистер Глюк?
Курт скандально известен. Это художник, который лает собакой по вечерам, и его лай можно услышать на всех улицах лагеря. Говорят, он спит, как собака, в корзине, а не на кровати. Дэниэл был в кафе художников, когда Курт проделал трюк с чашкой и блюдцем. Вообще-то редко можно найти чашку, которая подходит к блюдцу, но у Курта она была, и он сидел за столиком в кафе, окруженный людьми, которые разговаривали друг с другом, а в зале понемногу становилось все тише и тише из-за гудящего голоса Курта и из-за того, что Курт делал: он медленно вращал чашку и блюдце перед собой, снова и снова повторяя слово «ложь, ложь, ложь». Нет, это было по-немецки, немецкое слово leise, которое означает «тихо», как в предложении «тихо, пожалуйста», и он очень-очень тихо повторял это снова и снова: leise leise leise, пока люди вокруг него leise не затихли и не прислушались, и эта leise тишина распространялась, как круги на воде, leise ширясь по всему залу, пока он говорил это leise с несколько большим усилием: leise, всякий раз чуть громче: leise leise leise, пока весь зал leise слушал, как он говорит это leise, все громче и громче: LEISE, теперь он уже кричал это LEISE, затем он кричал во всю глотку, как можно громче: LEISE, всем телом ввергаясь в эти крики и, теперь уже стоя на ногах, продолжал вращать чашку и блюдце в воздухе – а затем резко швырнул чашку и блюдце, и они резко упали на пол и разбились вдребезги.
Тишина.
Все в зале – в шоке.
Потом все закричали, засмеялись – сердитые, довольные. Все одновременно.
Сам Дэниэл почувствовал, что дышал полной грудью впервые за… он не знал сколько. С тех пор как их арестовали? За много лет, почти десять? С того времени, как дни стали кошмарными?
Все в лагере знают, что творчество Курта высмеивал сам Гитлер.
Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, и выберемся живыми, а не мертвыми, – сказал Сириль, слушая как-то вечером лай в сумерках, – я куплю собаку и назову ее Куртом. Лай Курта приносит реальную пользу. Когда тот старикашка из соседней с нами комнаты просыпается и кричит: «Помогите, меня убивают», я говорю самому себе или говорю Целю: «Засыпай обратно, ведь это просто кто-то лает в ответ на лай таксы Курта».
Курт очень крепко держит руку Дэниэла обеими руками.
Я чувствую себя везучим и счастливым, что с тобой познакомился, – говорит он. – Ты – человек, которому всегда сопутствуют везение и удача.
Он пожимает Дэниэлу руку.
Теперь я пожал юношескую руку удачливого везения, – говорит Курт. – Теперь я уцелею в этой войне. Да ты еще и в столовой работаешь. Потому-то я и захотел с тобой познакомиться. У меня есть просьба.
Он ведет Дэниэла наверх – показать свою мастерскую.
Курт работает над коллажем. Кажется, будто он сделан из радужного кружева.
