Ее мать уже так сильно размахивала руками в воздухе, что даже задела и раскачала абажур в Сашиной комнате.
А если бы в один прекрасный день ты проснулась и обнаружила, что по всей Сети говорится, что ты сказала то, чего никогда в жизни не говорила? – сказала мать.
Я бы просто сообщила всем, что никогда этого не говорила, – сказала Саша.
А если бы ты зашла в интернет и обнаружила, что тысячи людей все равно на тебя злятся? – сказала мать. – Если бы нечто наподобие того, что случилось с твоим младшим братом, случилось с тобой?
С таким нагромождением ничего не поделаешь, – сказала Саша. – Поэтому мне все равно, кто что думает. Лично я знала бы, что говорила правду. Я – свой собственный источник. Сходи лучше его подоставай. У меня на это нет времени.
И сходила бы. Только его нет дома, – сказала мать.
Уже десять часов, – сказала Саша. – Ему тринадцать лет. Что же ты за мать?
Такая, что старается ради обоих своих детей вопреки непреодолимым препятствиям, – сказала мать.
С этого и надо начинать, – сказала Саша.
Если бы твоя репутация была разрушена и ты не могла никуда пойти, потому что все называли бы тебя бесчестной лгуньей? – сказала мать.
Я бы их простила, – сказала Саша.
Ты бы что? – сказала мать.
Прощение, – сказала Саша, – единственный способ обратить вспять необратимый ход истории.
Наступила короткая пауза, почти похожая на паузу во время театральной постановки. Потом мать расхохоталась.
Потом Саша тоже рассмеялась.
Мать подошла и крепко обняла Сашу, сидевшую за столом.
Умница ты моя, – сказала мать.
Сашина грудь наполнилась той теплотой, о которой когда-то, еще совсем малышкой, дочь спросила мать, ведь теплота была такой приятной, и мать сказала: «Это твое внутреннее лето».
Но тебе придется стать еще умнее, – сказала мать, все так же крепко ее обнимая. – Умные девочки должны превзойти…
Правильный допустимый уровень ума, – сказала Саша, уткнувшись матери в бок.
Это было вчера вечером. Сейчас утро следующего дня. Саша пробралась сюда, чтобы попытаться спокойно позавтракать, просматривая у себя на телефоне новости и все посты на фейсбуке подряд. Но покоя нет. Мать бродит по гостиной, что-то выкрикивая и размахивая чашкой кофе, причем жидкость порой расплескивается и проливается на паркет: Саше уже пару раз пришлось переставлять портфель.
Телевизор включен слишком громко, а дикторы новостей в студии и за ее пределами тоже бродят и бредят в своей привычной сюрреалистической манере. После того как Саша посмотрела передачу, где знаменитости наряжаются в костюмы с огромными головами и поют песни, а жюри и публика пытаются угадать, кто под маской, Сашу осенило, что вообще-то все и вся на телевидении похожи на людей в масках. Однажды увидев, больше нельзя это развидеть.
«Снимите ее! Снимите ее!» – кричат жюри и публика знаменитости, которая проигрывает и вынуждена снять маску, чтобы люди могли наконец увидеть, кто скрывался под ней все это время.
Саша однажды слышала, как орава мужиков кричала девушке возле причала:
«Сними ее!»
Стану ли я, – говорит мать, – героиней повествования о собственной жизни. Или это место… место… займет кто-нибудь другой. Займет.
Просто поищи, – говорит Саша.
Нет, – говорит мать.
Я поищу за тебя, – говорит Саша.
Нет. Не надо, – говорит мать.
Это «не надо» мать говорит со всей возможной свирепостью: в последнее время мать постоянно все забывает и старается никогда не искать в интернете то, что забыла. «Какая же я климактеричка. Это все из-за климакса». Словно можно избежать неизбежного, просто выкрикнув его название. Она старается заставить себя вспомнить, а не искать ответа. На практике это означает, что мать полчаса всех достает, а уж потом заходит в интернет и ищет то, чего там она не может вспомнить.
Займет кто-то другой, – говорит она. – Займет ли это место кто-то другой. Ради бога, Саш, сделай потише, чтобы я могла слышать свои мысли. Чтобы я могла слышать, что у меня их нет.
Не могу. Он куда-то ее засунул, – говорит Саша.
Роберт уже ушел в школу. Один из его недавних приколов – повысить громкость на телевизоре на несколько лишних делений и спрятать дистанционку, потому что от телевизора можно чего-то добиться только при помощи дистанционки. Кнопка «вкл/выкл» наверху больше не работает (телевизор довольно старый: отец унес новый в соседний дом, когда съехал). Если выдернуть телевизор из розетки, есть опасность, что он не включится снова. Потому его и никогда не выдергивают.
На экране сейчас чересчур громко передают новостной репортаж о евангелическом митинге, как-то связанном с американским президентом.
Позвони ему, – говорит мать. – Может, он с папой.
«Папа из соседнего дома». Типа ситком для маминого поколения.
Вряд ли, – говорит Саша.
На всякий случай, – говорит мать.
Саша звонит на мобильный Роберта. Тот сразу переключается на автоответчик.
Выключен, – говорит Саша.
Ну разумеется, – говорит мать. – Постучу в стенку.
Вряд ли он там, – говорит Саша.
Эшли больше не впустит к себе Роберта, потому что он: 1) своровал ее арфочку, на которой она играет свои валлийские мелодии, 2) продал инструмент в «Кэш Конвертерс»
[3], а потом отдал Эшли вырученные деньги в конверте, словно делая одолжение, и 3) сказал Эшли (хоть она и валлийка, то есть вообще-то британка), что в этой стране ее рады видеть разве что как туристку.
Мерси берет библейский пояс долларовым приступом, – говорит телерепортер. – Они называют ее великой белой надеждой.
Все так, Саша никогда не видела ни одного небелого человека ни в одном сюжете о Церкви Святого Духа Мерси Бакс.
«Он сказал мне сказать вам. Он говорит со мной напрямую. Он говорит со мной сейчас. Я слышу Его святой голос, святой голос великого Господа всемогущего, что обращается ко мне Своими святыми устами, Он здесь, и Он говорит это прямо сейчас: милосердие, милосердие». («Милосердие! милосердие!» – кричат ей в ответ люди в церкви, или, возможно: «Мерси! Мерси!» – ведь так ее зовут.)
Кто это? – говорит мать, снова проходя через комнату и останавливаясь перед телевизором.
Великая белая надежда, – говорит Саша. – Господь обращается к ней напрямую своим святым голосом, вещая своими святыми устами в ее ушное отверстие.
Мерси Бакс, – говорит мать. – Это вымышленное имя. И этот ужасный акцент. Она очень-очень сильно похожа на Клэр Данн. Если бы Клэр Данн была на тридцать лет старше. Чего уж там, сейчас ей, наверное, столько и есть.
