Нет у меня диабета, – сказал Дэниэл. – Для самого загадка.
Как ни крути, не берут его, – сказал отец.
Пока что, – сказал Дэниэл.
Отец повернул чайник, налил Дэниэлу чая.
Позавтракай, Дэниэл, – сказал он.
Быстрее, – сказал он вполголоса, быстро взглянув на Дэниэла.
Можете не спешить, господа, – сказал Уильям Белл, подняв руки и заложив их за голову.
Эта нарочито праздная поза Уильяма Белла означала: «Поскорее».
Всего пара вопросов, – сказал Уильям Белл. – Вообще времени не займет.
Загляну наверх и вещи соберу, – сказал отец. – Две минуты.
Да не нужно тебе вещи собирать, Уолтер, – сказал Уильям Белл. – Не нужны ему вещи, Дэн. Просто сходить на Чарлтон-стрит. К обеду вернется.
У него же категория «В»
[23], – сказал Дэниэл.
Да у всех эти категории «В», как говорится, – сказал Уильям Белл. – Это уже не просто «Статутные правила в отношении иностранцев на охраняемых территориях», как говорится, а бланкетная категория «В». Не волнуйтесь. Просто пара вопросов, как говорится. Допивай чай, Уолтер, еще куча времени.
Я тоже пойду, можно? – сказал Дэниэл.
Можно, сынок, – сказал Уильям Белл. – Молодец. Составь старику компанию.
Не нужно, Дэниэл, – сказал отец.
Дэниэл пошел за ним наверх.
Какой от меня еще прок? – сказал он тихо, чтобы Уильям Белл не слышал. – Лучше мне быть при делах, чем не у дел.
Отец постоял, качая головой, в дверях своей спальни, с помазком в одной руке и расшнурованным ботинком, одним из зимних ботинок, в другой.
Господи, – сказал он.
Это не он качал головой. Его голова качалась сама. Все его тело дрожало. Помазок дрожал в дрожащей руке.
Нет, я пойду, – сказал Дэниэл.
Тогда надень ботинки, – сказал отец. – Упакуй что-нибудь теплое. Обязательно забери все деньги, что есть у тебя в доме.
Я подумал, вам хочется прогуляться до участка вдвоем, – сказал Уильям Белл. – Доберетесь туда сами. Мы отправимся вслед за вами через пару минут. Когда прибудете, скажите дежурному сержанту, кто вы, и подождите меня в приемной. Лады?
Забери остатки буханки, Дэниэл, – сказал отец.
Все нормально, сэр? – сказал полицейский помоложе, когда они вышли из дома. – Поднести вам вещи?
Он надел дождевик поверх формы, видимо, для того, чтобы соседи не видели у дома отца форменной одежды.
Они сами вещи донесут, – сказал Уильям Белл. – Мы с Браунли просто быстро все обойдем, чисто для галочки, так сказать, чтобы все как полагается, если ты не против, Уолтер. Нет ли чего предосудительного или опасного, о чем мы должны доложить. Ничего такого не будет, знаю. Но все равно. Чисто для галочки.
Да ради бога, Билл, – сказал отец. – Только запри после себя дверь, ладно?
Запру, конечно, – сказал Уильям Белл.
Уильяма Белла они больше не видели. В участке на Чарлтон-стрит прождали в приемной до половины двенадцатого, когда «черная Мария» («только эти двое и все?») отвезла их в Брайтон.
В брайтонском участке у них конфисковали спички, бритвенные лезвия и маленький фруктовый нож, который лежал у Дэниэла в кармане куртки. Констебль обшарил их чемоданы. Открыл маникюрный набор Дэниэла и забрал ножницы для ногтей.
Зачем ты с собой эту ерунду взял? – сказал отец.
За ногтями ухаживать, – сказал Дэниэл.
Горе мне с тобой, – сказал отец, покачав головой.
Еще у отца забрали пузырек с ядовитой жидкостью. Пузырек стоял прямо у сержанта на столе.
Наверное, решили, ты сам можешь выпить, – сказал Дэниэл. – Я рад за всех бабочек, что останутся в живых.
Я раньше лавром пользовался, – сказал отец. – Небось можно будет снова найти, если увижу редкий экземпляр.
Они сели на свои чемоданы на полу, поскольку три стула и скамья были заняты. Отец Дэниэла прислонился спиной к стене под объявлениями и вздремнул. Дэниэл разговорился с мужчиной за сорок, журналистом из Лондона, которого взяли в Брайтоне, куда он приехал на долгие выходные.
Это массовое интернирование, – сказал мужчина. – Для нашего же блага.
На последней фразе он скривился. Помещение заполнилось мужчинами и парнями. Некоторые были без вещей. Другие пришли без пиджака, даже без пальто.
Ничего не происходило.
Еще больше слоняющихся людей.
В четыре часа дня отец очнулся от дремы и поделился с ближайшими соседями ломтями утренней буханки.
Прибыли армейские грузовики. Никто никого ни о чем не спрашивал. Полиция дала офицеру лист бумаги, офицер ее подписал и вернул. Всех погрузили.
Отец сел на свой чемодан, Дэниэл усадил пожилого на вид мужика на свой, а сам сел по-турецки на днище грузовика ближе к задней части, где мог смотреть сквозь отверстия для веревок в брезенте и наблюдать за тем, куда они ехали. После Брайтона трудно было сказать, хотя двигались медленно. Мужчины блевали; грузовик был вонючий, окутанный запахом сгоревшего топлива из выхлопной трубы, и хотя двигались довольно медленно, мужчины сзади изредка очень резко перелетали с одной стороны на другую при качках машины.
Один мужчина твердил, что не простился по-человечески с женой.
Другой говорил, что оставил распахнутой входную дверь.
Грузовик охватила паника.
Надеюсь, Билл запер дверь, – тихо сказал отец Дэниэлу.
Через пять минут он это повторил.
Потом…
…думаешь, он не забыл запереть дверь? – сказал отец через час.
Вечерний свет.
Грузовик остановился где-то среди зелени.
Замер и не двигался еще два часа.
Сумерки.
Наконец кто-то открыл ворота и погнал их к каменному зданию. Хлев для скота.
Цирк Бертрама Миллса, – сказал Дэниэлу капрал со штыком на винтовке. – Они тут живность зимой содержат.
(В последний раз, когда Ханна с матерью приезжали в Лондон, на Рождество 1933 года, они все вместе пошли в цирк. Большой зал, «Олимпия». Там был морской лев, который шептал женщине на ухо. Индус Бомбейо, миниатюрный человечек, стоял на пони, пока тот скакал галопом по арене, а вслед за ним четыре девушки в пачках балансировали друг на дружке на спине грузной ломовой лошади. Красавицы и Чудовище. Из облака белых голубок словно по волшебству появилась женщина. Труппа акробатов была сплошь разукрашена золотом. Мадемуазель Виолетта Д'Аржан со своими львами, впервые в Лондоне: на ней была коротенькая атласная маечка, едва прикрывавшая грудь, и дрессировщица приказывала зверю с лютыми когтями и горой мышц смирно сидеть на маленьком табурете и хорошо себя вести. Почти двадцатилетний Дэниэл был в восторге. Ханна – сколько ей было? тринадцать? четырнадцать? – смеялась над ним всю дорогу домой в такси.)
