Открывать сообщение оказалось очень страшно. В миллионы раз более волнительно, чем в нашу первую переписку после праздника, ведь тогда я ожидала только продолжения оскорблений, наверняка усиливших бы обиду на него. А сейчас… не покидала уверенность, что моё и без того постоянно ноющее от боли сердце просто разорвётся от любого грубого слова именно с его стороны.
≫ Привет. Ты дома?
Я посмотрела на часы: начало одиннадцатого. Прислушавшись, смогла различить идущие с другого конца квартиры звуки громыхающей посуды и приглушённые голоса родителей, наверняка уже садящихся завтракать. По выходным они даже не пытались растолкать меня, ограничиваясь ворчанием о том, что невозможно спать до обеда, как сурок.
≪ Привет. Да, дома.
≪ Что-то случилось?
Иванов был в сети и прочёл сообщения, кажется, в ту же секунду, как я решилась их отправить.
≫ Сможешь выйти на улицу? Надо поговорить.
По спине побежали мурашки, и ладонь непроизвольно легла на лоб, пока я в панике думала, что же делать. Откровенно говоря, даже привяжи меня родители к батарее в собственной комнате, я бы наверняка решилась отгрызть себе руку и выпрыгнуть в окно, лишь бы попасть на встречу с ним.
Благо, по большей части благодаря самому же Иванову, я не была наказана, и теоретически могла свободно перемещаться, но практически мне сначала предстояло выдержать подробный расспрос от мамы, куда и с кем я ухожу, как долго буду отсутствовать и чем мы собираемся заниматься. Ложь в обычное время давалась мне с трудом, а уж сейчас, с трясущимися от волнения руками и выражением шока на лице, не стоило питать иллюзий, что у меня выйдет её обмануть. Сказать правду и вовсе стало бы провалом: с моей неадекватной реакцией на одно лишь имя Максим не получится убедить родителей, будто нас ничего не связывает.
Хотя я сама не знала, связывает нас что-то или нет? Общие неудобные моменты и придирки в прошлом, общая чужая тайна теперь — вот и все доступные точки соприкосновения.
≫ Полина?
Так ничего и не придумав, я выскочила из своей комнаты и побежала на кухню, не представляя, что буду говорить. Умолять, плакать, скандалить, шантажировать если понадобится, ведь время идёт, а я до сих пор не могу дать ему ответ.
— Мама! — решительно начала я, но тут же осеклась, заметив аккуратно уложенные волосы и надетую на ней бирюзовую блузку, обычно покидающую недра шкафа только по особенным случаям. — А ты куда-то собралась?
— Полина, я уже месяц как езжу на дополнительное обучение по воскресеньям. Твоя рассеянность начинает меня утомлять, — укоризненно покачала головой мама, вперившись в меня недовольным взглядом. Последние несколько недель я и правда постоянно витала в облаках, заполучив не только проблемы с учёбой, но и обиду бабушки, которую напрочь забыла поздравить с Днём Рождения. — Что ты хотела?
— Да я просто только проснулась… Не успела сообразить… Купи, пожалуйста, конфет! — В другой ситуации меня бы восхитила собственная внезапная находчивость, но сейчас самым главным было ничем не выдать себя и вообще постараться не привлекать внимание до маминого отъезда. Только переступив порог своей комнаты, я сразу же ответила Иванову.
≪ Через полтора часа подойдёт? Раньше вряд ли смогу.
≫ Конечно. Напиши за пять минут, я подойду к подъезду.
Я села на кровать и закрыла пылающее лицо ладонями, чувствуя себя так же, как после долгого изнуряющего бега. Мысли о том, что нужно идти в душ и вообще понемногу собираться, помогли приглушить волнение и хоть немного снять оцепенение после первой накрывшей волны страха.
Очень скоро я поняла: то была не волна страха, а лишь скудные солёные брызги. Потому что дальше меня подхватывало, крутило и швыряло из стороны в сторону в неистовом водовороте сменяющих друг друга эмоций, становящихся всё сильнее по мере того, как медленно приближалось назначенное время встречи.
Неопределённость грядущего разговора ощущалась воистину невыносимой. Как преступник в ожидании назначенного суда, я полтора часа металась из угла в угол, заламывала руки и кусала губы, останавливая себя от трусливого желания взять телефон и написать, что у меня не получится выйти ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Добровольное затворничество казалось намного лучше, чем любой из тех приговоров, которые мог бы озвучить Иванов, со свойственной ему прямолинейностью и эгоистичностью никогда не пытавшийся смягчить свои слова.
За последние сутки у меня вышло возвести себя в ранг абсолютного зла, виновного без исключения во всей создавшейся ситуации. Поедая печенье, я называла себя слабохарактерной жирной сволотой, пытаясь найти в интернете Артёма Иванова — сукой, нагло вмешивающейся в чужие дела, отправляя Наташе сообщения и переписываясь с Марго, тоже не получившей от нашей общей подруги ни одной весточки, — двуличной и эгоистичной мразью, слишком поздно опомнившейся от своих нелепых любовных страданий. В общем, я щедро сыпала оскорблениями, разойдясь до такой степени, что могла придраться уже к любой шальной мысли.
Но это была я. А услышать хоть толику обвинения в голосе Максима (который, как назло, совсем не получалось вспомнить, будто мы не виделись с ним уже пару мучительных лет) казалось чем-то сродни тому, как внезапно отойти от наркоза прямо посреди операции. Больно, очень больно и страшно, но ты не можешь ни пошевелиться, ни попросить прекратить, а надеешься просто суметь вытерпеть это и не умереть.
Хлопок входной двери известил меня о том, что мама ушла. В окно я наблюдала за тем, как она идёт в сторону остановки, и напряжённо отсчитывала по часам на телефоне ещё пятнадцать минут: этого времени бы хватило вернуться домой за какой-нибудь забытой вещью или сесть на один из автобусов до метро, только успевающих сменять друг друга даже в такую отвратительную погоду.
— Пап, я выйду к девочкам на улицу ненадолго. Телефон с собой! — громко, стараясь прорваться сквозь голоса из включённого в гостиной телевизора, крикнула я, втихаря пробравшись в коридор. Отец только показался в дверном проёме и, возможно, хотел что-то спросить, но я резво схватила с крючка свою куртку и выскользнула в подъезд, радуясь, что подстраховалась и заранее обулась.
Замерев в нерешительности на лестничной площадке, я всё же отправила Максиму сообщение с одним-единственным словом «выхожу», хотя до назначенного времени оставалось ещё почти двадцать минут (у меня всегда плохо получалось просчитывать масштабы чрезмерной пунктуальности мамы, порой приезжающей в нужное место на час раньше необходимого).
Со скоростью умирающей улитки я сползала с четвёртого этажа, по пути отсчитывая ступеньки, чтобы отвлечься от волнения. Судя по ощущениям, внутри живота тоже завелось с десяток улиток, чьё беспрестанное копошение вызывало предательски подступающую к горлу тошноту. И почему я такая трусиха?
Открыв дверь на улицу, я вздрогнула, но вовсе не от внезапно ударившего в лицо по-настоящему зимнего ледяного воздуха с колючими снежинками, а от стоящего в паре шагов от меня Иванова. Он обернулся на противный пикающий звук домофона и, встретившись со мной взглядом, испуганно замер, словно действительно не ожидал меня здесь увидеть.
