— Сколько? — спросил я.
— Пять тысяч долларов.
— Ни фига себе!
— Уверяю вас: это дешево. Иосифу предлагали в три раза больше, но в рублях, а ему нужны доллары. Сами понимаете, почему. У вас они есть. Впрочем, не навязываю. Съездите, посмотрите.
Я поехал. Вику брать не стал: зачем зря таскать? Наверняка откажусь. Не считайте меня антисемитом, но у евреев все всегда самое лучшее. Дети, специалисты, образование… Ну, и мебель бывшая в употреблении. С клопами…
Продавец жил в доме на площади Победы с хорошо известными минчанам голубками на фасадных медальонах. Элитное местечко. Пройдет тридцать лет, и квартиры здесь будут стоить как в Майями. Вроде центр города, но ступи чуть в сторону и попадаешь в тихие места. Рядом парк Горького, в шаговой доступности — Янки Купалы, сквер Марата Казея, набережная Свислочи… Я припарковал «Ауди» во дворе, вошел в нужный подъезд и по широкой лестнице поднялся на третий этаж. Дверь мне открыл старик: седой и худощавый. На еврея, к слову, не похож, только нос выдает корни.
— Здравствуйте, Иосиф Наумович! — поприветствовал его я. — Меня зовут Михаил. Насчет мебели.
— Проходите! — отступил он в сторону. — Обувь не снимайте — у меня нет ковров.
Я прошел. Хозяин провел меня по комнатам. Ну, что сказать? Замечательная квартира! Высокие потолки с лепниной, паркетные полы. Последние будто вчера натерли — жалко ступать ботинками. Везде стерильная чистота. Это квартира еврея? Слом шаблона.
— У вас кто-то убирает? — поинтересовался я.
— Степанида, — кивнул он. — Двадцать лет домработницей. Замечательная женщина! Честная, старательная. Тоже вот беда: я уеду, а она потеряет работу. Новые хозяева вряд ли наймут.
— Вы не оставите квартиру родственникам?
— Нету их, — вздохнул Иосиф Наумович. — Все уехали. Будь иначе, не стал бы мебель продавать. Будете смотреть?
— Буду! — сказал я.
Мебель оказалась хороша: массив из светлого ореха, инкрустированный карельской березой. Я ожидал нечто темное, тяжеловесное под красное дерево. А вот нет. Гарнитуры выглядели легкими и нарядными, хотя на деле довольно громоздкие.
— Собирали прямо здесь? — уточнил у хозяина.
— Да, — подтвердил он. — Понимаю ваши сомнения: вытащить нелегко. Поцарапать и побить можно запросто. Придется чем-то обвязать.
Хм! А зачем вытаскивать? Мысль, появившаяся в голове, еще в первые минуты пребывания здесь, стала набирать силу. Замечательная квартира! Три просторных комнаты, широкий коридор, кладовая. Кухня, правда маловата, но можно сделать перепланировку. Заменить сантехнику… Нафига мне бетонная ячейка в большом человековейнике? Хочу! Намерение укрепила библиотека — огромная, в несколько тысяч томов. Не какие-то там дешевые издания на газетной бумаге, выпускавшиеся миллионными тиражами для сдатчиков макулатуры, а подписные серии с отменными обложками. Немало книг на иностранных языках. Польский, английский, немецкий…
— Полжизни собирал, — пояснил хозяин, заметив мой интерес. — Как вернулся с фронта, так и начал. Мог получку за книги отдать. Жена ругалась, — он вздохнул. — Я ведь, Михаил, известный литературовед, профессор, доктор наук. Гальпер. Слыхали о таком?
— Да, — подтвердил я, хотя слышал фамилию впервые. — Есть разговор, Иосиф Наумович. Не угостите чаем?
— Угощу, — усмехнулся он. — Но если хотите торговаться, то ответ сразу: нет! Без того за бесценок отдаю.
— Есть другое предложение, — успокоил я.
Мы прошли на кухню, где Гальпер поставил чайник на плиту, вскипятил воду и заварил чай. Хороший, к слову. Пили молча. Хозяин посматривал на меня с интересом, я же не спешил, выстраивая в голове речь.
— Словом, так, — сказал, поставив опустевшую чашку. — Десять тысяч долларов за мебель и квартиру. Если мало, то могу добавить, но уже рублями.
— Не выйдет! — покрутил он головой. — Я могу прописать вас у себя, но как субквартиранта. По-другому не получится — вы не родственник. Субквартиранты прав на жилье не имеют. Как уеду, сразу выселят.
— Ну, так сделайте меня родственником, — предложил я.
— Как? — удивился он.
— Усыновите. У меня нет отца и никогда не было.
— Через суд? Это долго. И не факт, что суд примет такое решение. Нужны свидетели.
— Зачем суд? — пожал я плечами. — В моей метрике
[60] в графе «отец» стоит прочерк. Мать родила меня незамужней. Позже в метрики стали вписывать фамилию, имя и отчество отца со слов матери, но у меня прочерк. В этом случае по закону любой мужчина может прийти в ЗАГС, заявить, что данный гражданин является его сыном, и его обязаны таковым зарегистрировать
[61]. Согласие матери при этом не требуется, а вот мое — да, поскольку совершеннолетний. Как понимаете, возражать не стану. Получу новую метрику, вы пропишите в квартире новоприобретенного сына. Как уедете, останется мне.
— Гм! — он с интересом посмотрел на меня. — У вас в роду не было еврев, Михаил?
— По материнской линии точно нет, — покрутил я головой. — Про отца сказать не могу, никогда его не видел. Тетка говорила, что тот был офицером. Служил в части, где мать работала продавцом военторга. Лицом и фигурой я в него.
— Тогда вряд ли, — кивнул он, — хотя, кто знает? В Белоруссии все перемешались.
— Если опасаетесь, что буду претендовать на наследство или воспользуюсь вновь приобретенными родственными связями, чтобы уехать из СССР, то зря. Как вы поняли, человек я не бедный. Уезжать не собираюсь, а буде захочу, обойдусь без вашей помощи. День назад мне предложили перебраться в Израиль. Гарантировали вид на жительство и даже гражданство, хотя я не еврей. Объяснить, почему?
— Не нужно, — покачал он головой. — Знаю, кто вы. Ничего не имею против такого сына, хотя Софе придется объяснить, — он засмеялся. — У меня встречное предложение, Михаил. Доллары я возьму, а рублей не нужно. Но взамен вы поправите мне здоровье.
— Не вопрос, — сказал я. — Хоть сейчас…
Чтобы не тянуть время, мы с Гальпером съездили в райцентр, где я появился на свет. Там подняли документы, убедились в отсутствии у меня законного отца и приняли заявление у новоприобретенного. В тот же день выдали новое свидетельство о рождении. Мы вернулись в Минск, где я поменял паспорт, став Иосифовичем вместо Ивановича. Фамилию и национальность менять не стал. После чего Гальпер прописал меня в квартире. Все заняло считанные дни — я не скупился на донаты.
В ноябре «папа» отправился в Израиль. Я отвез его на вокзал. Гальпер надел новый костюм с орденами и медалями. При ходьбе они позвякивали. Понимаю, для чего парад, вернее, для кого. Не решатся таможенники обыскивать фронтовика, десять тысяч долларов доедут в Израиль. Откуда, к слову, и приехали. Большинство наград были юбилейными, но имелись и фронтовые. Как сказал Гальпер, в Красной Армии он служил военным переводчиком, помогал в допросах пленных немцев. Тоже нужное дело. На прощание мы обнялись.
