Место их заняли противоположные эмоции. Раздражение, презрение, возмущение, бешеная ярость.
Губы Грейс шевелились – она хотела что-то сказать, спросить. Джеймс услышал в глубине дома чьи-то шаги – скорее всего, стук и хлопанье двери разбудили Эффи. Сейчас посторонние были ему совсем ни к чему. Джеймс стиснул запястье Грейс и потащил ее за собой в гостиную. Втолкнув ее в комнату, он резко отдернул руку, так что девушка потеряла равновесие, пошатнулась, и на лице ее отразилось негодование. Он захлопнул за собой дверь, запер ее на замок и прислонился к ней спиной.
Грейс пристально смотрела на него. Грудь ее часто поднималась и опускалась. Джеймс понимал, что она все-таки красива. Правильные, нежные черты лица, огромные глаза, прекрасные блестящие волосы, стройная фигура – все осталось прежним. Но сейчас при виде ее он испытывал брезгливость, как будто пучеглазое чудовище, покрытое зловонными язвами, тянуло к нему свои скользкие щупальца.
– Джеймс, – жеманным голоском заговорила она. – Что случилось?
Он сунул руку в карман, и пальцы его сомкнулись на обломках серебряного браслета. Он резко выдернул руку и швырнул их на пол.
Два потускневших перекрученных куска металла слабо звякнули, упав на паркет.
– «Верностью связан», – издевательским тоном произнес он. – Уже нет.
Грейс застыла. Он видел по ее лицу, как она лихорадочно соображает – ведь она пришла к нему, думая, что он, Джеймс, еще носит браслет. Что она снова сможет подчинить его себе. Видимо, она, наконец, поняла, что случилось, и теперь прикидывала, как действовать дальше.
– Как он сломался?
– Это произошло, когда я целовал Корделию, – ответил он и заметил, что она поморщилась, как будто слова эти были ей неприятны. Отлично, подумал он. Теперь она могла лгать и лукавить, сколько угодно; он не намеревался сочувствовать ей, прощать ее.
Грейс прищурилась.
– Не так давно ты целовал меня в этой самой комнате.
– Молчи, – бесстрастно произнес Джеймс. – Я вовсе не так глуп, как тебе представляется, хотя последние три года у меня были завязаны глаза. Я мог бы просто вызвать Безмолвных Братьев – пусть они решают, как с тобой поступить. Но я хотел дать тебе возможность объясниться.
– Тебе любопытно.
Джеймс видел ее насквозь: она была занята расчетами, соображала, как подороже продать ему правду, как выкрутиться из неприятной ситуации. Он снова ощутил приступ гнева. Он знал, что нельзя оставлять эту девицу в доме, нельзя иметь с ней дело в одиночку, что следует обратиться к Конклаву, к Братьям, но стремление услышать правду оказалось сильнее. Она расскажет ему все, о чем он до сих пор мог только догадываться – расскажет ему то, что ему нужно было знать, то, что он боялся услышать.
– Пусть так, но мое любопытство недостаточно сильно для того, чтобы позволить тебе играть со мной в игры, – резко произнес Джеймс. – Ты знала, что в браслете заключены приворотные чары? Ты знала это с самого начала?
Грейс в изумлении приоткрыла рот.
– Как ты…
– Он просто заставлял меня думать, что я тебя люблю, или здесь кроется нечто большее? – спросил Джеймс и по ее взгляду понял, что стрела попала в цель. Его догадка оказалась верной, но он не испытал радости, узнав об этом; напротив, ему стало физически нехорошо. – Что он сделал со мной?
– Незачем так кричать, – холодно произнесла она. – Я расскажу тебе все – видит бог, сейчас мне уже не нужно хранить чужие тайны. – Она смотрела мимо него, в темное окно. – Однажды ночью, через некоторое время после смерти Джесса, мать велела мне пойти с ней в лес Брослин.
– Надеюсь, это имеет отношение к делу, – сквозь зубы процедил Джеймс, сдерживаясь из последних сил.
– Имеет, и самое прямое. В лесу нас встретил какой-то мужчина, закутанный в плащ с капюшоном; я не видела его лица. Он дал мне то, что мать назвала «даром». Способность заставлять мужчин поступать так, как мне хочется, и чувствовать то, что прикажу я. Когда я пользуюсь этим даром, мужчины дают мне все, что я пожелаю – от бокала вина до поцелуя и предложения руки и сердца. – Она взглянула на Джеймса. – Какая ирония! Мои чары не действовали только на тебя. Я испробовала все, но ты сопротивлялся. Мать была в ярости, чуть не убила меня, когда ты вернулся из Сайренворта в Идрис, и я рассказала ей, что ты влюблен в Корделию.
– Мне было всего четырнадцать…
– Достаточно для первой детской любви, – равнодушно произнесла Грейс. – Ты мог говорить только о Корделии. Без конца описывал мне ее внешность. Как она разговаривает, как она двигается, какого цвета у нее глаза и волосы. Как она читала тебе во время болезни. Мать пришла в отчаяние. Она воззвала к тому существу из леса, и ей дали браслет. Мать сказала, что он подавит влияние крови твоего деда, демона, которая течет в твоих жилах. И это подействовало. В тот момент, когда ты надел его, ты забыл Корделию. Ты вообразил, что любишь меня.
Стук собственного сердца казался Джеймсу оглушительным, как удары молота. Он вдруг вспомнил, как совсем недавно, в кабинете, Корделия пыталась напомнить ему то лето, его болезнь. Вспомнил ее удивленный, расстроенный взгляд, когда он сказал, что ничего не помнит.
Тогда, три года назад, он уже любил ее.
– Но браслет имел один недостаток, – продолжала Грейс. – Колдовство, которое привязывало тебя ко мне, ослабевало с расстоянием. Его необходимо было «обновлять» каждый год, когда ты приезжал в Идрис; после этого ты забывал обо всем, кроме меня, и любил меня сильнее, чем прежде. Но прошлым летом ты не приехал, и заклинание почти утратило силу.
Джеймс вспомнил, каким несчастным почувствовал себя в тот день, когда родители сказали, что не поедут в Эрондейл-Мэнор и останутся в Лондоне, чтобы помочь Карстерсам с переездом. Тогда его терзали воспоминания: прогулка по дороге к Блэкторн-Мэнору в тени раскидистых деревьев; долгие разговоры с Грейс у железных ворот; холодная вода в фарфоровой чашке, которую она приносила ему из кухни.
Но все это было ненастоящее; он жаждал не любви и нежности, а наркотика, обмана, забытья. Грейс манипулировала им с тех пор, как они были детьми. Джеймс почувствовал, как все тело его напряглось; так бывало в минуту опасности, перед сражением. Гнев с новой силой разгорелся в его душе.
– Значит, за этим ты приехала в Лондон? – выплюнул он. – Чтобы натянуть поводок? Грейс, зачем? Я знаю, что твоя мать безумна, что горе лишило ее рассудка. Но зачем ей было идти на все эти хитрости, зачем заставлять меня думать, будто я в тебя влюблен?
– Ну как же ты не понимаешь! – воскликнула Грейс, и Джеймс подумал, что впервые в жизни она, наконец, ведет себя перед ним искренне, не скрывает своих истинных эмоций. – Из-за него. Из-за Велиала. Все это было сделано для того, чтобы услужить ему. Он хотел контролировать тебя, а она хотела, чтобы ты испытывал страдания – и вот оба получили то, что им было нужно.
Джеймсу показалось, будто его ударили кулаком в грудь.
