— Родители Ксении Тарасовны живы ли еще?
— Нет, - без заминки ответила экономка. – Еще девочкою она сиротой осталась. Дальняя родня приютила в Киеве, после в женскую гимназию устроила. А сразу по окончанию и замуж выдали.
Я кивнула. И впрямь сомнительно, чтобы девушка по собственной воле вышла за человека на тридцать лет ее старше. Скорее, ее принудили. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего в том не было.
В одном углу просторной, но невероятно уютной комнаты был обустроен туалетный столик, заставленный пудреницами, склянками с духами и прочими женскими безделушками. На углу пристроился томик с сочинениями Бодлера. Трельяж, как и прочие зеркала в этом доме, закрыли черной тканью.
В другом углу – бюро со множеством ящичков. С него до сих пор смахивали пыль и не решались убрать письма и конверты, аккуратной стопкой высившиеся в углу. Следовало их просмотреть, наверное.
— Вы позволите? – спросила я.
— Ах, делайте, Бога ради, что угодно… - Экономка утирала слезы, уже не прячась.
И бюро, и комнату, должно быть, уже осматривала полиция, потому ничего важного в бумагах я не нашла. Счета, какие-то поручения к слугам и списки покупок. Самым любопытным было письмо к некой «Ma chère amie Angelie[30]». Я бегло просмотрела строчки, но письмо оказалось едва начатым, и Ксения успела лишь сообщить, что снова чувствует себя разбитой с самого утра.
— Анжели – это…
— Её сиятельство княжна Бушинская. Ангелина Петровна. Ксения Тарасовна писали к ним в то утро когда… - Губы экономки снова задрожали, и она не договорила. – Но после madame сделалось дурно, и они снова легли в постель, не дописав.
Я кивнула, но уже совершенно рассеянно. Было бы еще понятно, ежели б генеральша, будучи беременной, чувствовала себя превосходно – оттого бы и отправилась на прогулку. Но, по собственному ее признанию, она чувствовала себя разбитой. Снова разбитой. И все равно отправилась на Васильевский остров? Да не собственным выездом, а наняла случайного извозчика?
У нее был мужчина. Другого объяснения я не видела…
Более того: едва ли она, чувствуя себя плохо, поехала к тому мужчине любовных утех ради. Скорее, за поддержкой, за пониманием – за тем, чего дома ей дать не могли. А если так, то что же – дитя, которого она носила, возможно, был даже не от мужа?..
Внезапно я поняла, что мысли несут меня очень далеко и резво – следует остановиться, остынуть и сперва хотя бы найти факты, что мужчина действительно был.
Я вернулась к бюро и начала выдвигать все ящички подряд уже без душевного трепета. Ежели любовник был, то он писал ей письма и, вероятно, дарил что-то. Себя я не считала сентиментальной, но короткую записку Жени, приглашающую меня на первый в моей жизни rendez-vous[31], еще в те времена, когда я была девицей, я не смогла выбросить до сих пор. Что-то мне подсказывало, что Ксения не избавилась бы от такой записки тем более.
Однако открывая все ящички поочередно, я не находила ничего путного: бумага, перья, дамские безделушки. И уже отчаялась, когда – самый нижний ящик открыть не сумела. Он был заперт на ключ. Вот оно!
— Вы не знаете, что там? – спросила я у экономки, покуда размышляла, заглядывали ли полицейские внутрь.
— Вероятно, что-то личное. Постойте, я поищу ключ…
Она и впрямь его отыскала: Ксения держала ключ на гвозде в стене, за одной из фотокарточек, запечатлевших ее с дочерьми, и, судя по всему, особенной тайны из этого не делала.
Покуда же я возилась с замком – совершенно простым, без автоматического механизма, который захлопывался бы сам собою – не расслышала, как подошел Глеб Викторович.
— Нашли что-то? – он встал за моей спиною.
Фустов массировал виски – судя по всему, допрос генерала страшно его вымотал.
— Пока нет, но замок стоит лишь на одном из ящиков. Я думаю, что-то там есть. Вы осматривали комнату? Неужто не заглянули в бюро?
— Обыск я поручил своим людям. Ерохину и поручил… Разумеется, он не оставил бы бюро без внимания. Вероятно, просто ничего не нашел.
А потом снова запер ящик на ключ? Сомнительно. Разве стала бы полиция терять на это время? О покойниках дурно не говорят, но, похоже, Ерохин поленился или не успел обыскать бюро со всею тщательностью.
Замок тем временем поддался – однако содержимое его меня разочаровало. Поскольку внутри было пусто.
Раздосадованная сверх всякой меры, я даже вынула ящик вовсе, надеясь, что хотя бы в дальний угол что-то закатилось. Действительно закатилось – но это были всего лишь сургучная печать с монограммой из инициалов Ксении, моток бечевки, какой перетягивают пачки писем или бандероли, да какой-то мусор.
Я поднесла к ящику лампу, чтобы лучше рассмотреть тот мусор. Любопытно. Это была совсем мелкая труха и несколько уцелевших сухих соцветий… сирени, кажется. Будто в ящике когда-то хранили засушенную ветку.
Зачем женщине хранить в запертом ящике сухие цветы? Не гербарии же она делала. Ксении подарил эту сирень небезразличный ей человек – вот зачем! Я все-таки была права.
— Ничего нет. Досадно… - пробормотал Фустов, мельком заглянув в ящик. - Я уж подумал, что вы нашли письма, была бы хоть какая-то зацепка.
— Здесь и были письма, - ответила я, изучая нутро ящика еще придирчивей. И склонилась над ним ниже: – Вы не чувствуете? Старая бумага так пахнет.
— Не чувствую… - с сомнением признался Фустов.
Еще бы, - зло подумала я. – Кокаин и разума может лишить, не только обоняния. А вслух сказала, продолжая развивать собственную теорию:
— Уверяю вас, здесь лежали письма, но их кто-то забрал. Совсем недавно. Письма и засушенную ветку сирени. И, подозреваю, что не Ерохин, и не кто-либо из полиции.
Мне хотелось, чтобы Фустов сам осознал тот очевидный факт, что у Ксении была связь с мужчиной. Должно быть, он и осознал. Свел брови, мрачнея, и резко спросил у экономки:
— Кто-то входил в эту комнату после происшествия? Не вздумайте лгать!
— Что вы, и в мыслях не имела… - всхлипнула та. - Никто не входил, ей-Богу! А впрочем… в доме-то столько народу побывало в последние дни. Могла я и не уследить, грешна…
— Глеб Викторович! – подозвала я, чтобы только он отстал от бедной женщины. И гораздо тише заметила, когда он подошел: - Ключ от ящика хоть плохонько, но был спрятан. Человек с улицы, зашедший сюда на две минуты, мог сходу отыскать его, лишь ежели точно знал, где искать. Понимаете?
— Не очень… - он мученически поморщился. – Лидия Гавриловна, быть может, все проще, и письма забрала сама Ксения Тарасовна?
— Может быть, - не стала спорить я. Хотя могла бы, поскольку не видела причин ей уносить куда-то письма. Зачем? – Но вы уверены, что господин Ерохин действительно осматривал бюро и ящик?
